Дана проснулась среди ночи с ощущением, что кто-то на нее смотрит. Свет проникал в ее спальню из коридора через открытую дверь. Поискав глазами источник своего беспокойства, она обнаружила сидящего на своей кровати мужчину.
- Что случилось? – испугано спросили Дана.
- Ничего не случилось, - успокоил ее Гога, - мне показалось, что ты задыхаешься и тебе опять плохо. Вот я и зашел проверить, но, наверное, мне это во сне померещилось.
- Я же сказала, что подобное у меня бывает очень редко, - как непонятливому ученику в очередной раз повторила Дана, и в то же время ей было приятно, что рядом есть кто-то, кто беспокоится о ее самочувствии, что ее состояние кому-то, хоть и временно, но не безразлично. Она давно привыкла полагаться в этом мире только на себя, и это внимание от полузнакомого человека ее тронуло, она вслух произнесла. - Большое спасибо за участие. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - сказал мужчина, поднялся и направился к двери, но, сделав несколько шагов, вдруг быстро вернулся и поцеловал Дану.
Женщина сразу напряглась, но поцелуй был такой нежный, такой легкий, как дуновение ветерка, что она расслабилась, а через мгновение с ужасом поняла, что сама отвечает на поцелуй, а еще через мгновение внутри нее ожили давно забытые ощущения, вытеснившие на второй план, куда-то на задворки совести, как ненужный хлам, и ее хвалебную выдержку, и способность к самоконтролю.
Повинуясь внутреннему будильнику, Дана проснулась, как всегда вовремя. Хотела тут же вскочить, но поняла, что что-то сковывает ее движения. Поверх нее, прижимая женщину к подушке, лежала мужская рука. Проследив за ней, Дана обнаружила рядом с собой спящего мужчину. Ее охватила паника: каким образом незнакомый человек мужского пола оказался в постели. Наконец, события минувшего дня, а главное, ночи, восстановились в ее памяти, и она ужаснулась от содеянного. Как, каким образом она, взрослая женщина, считавшая себя разумной и выдержанной, могла так потерять голову, что провела ночь почти с мальчишкой, да еще совершенно незнакомым. Ведь нельзя же несколько часов, проведенных вместе, считать за знакомство. Как какая-то шестнадцатилетняя дурочка, она пошла на поводу у каких-то древних инстинктов или, как сейчас любят говорить на Западе, у разыгравшихся гормонов. Господи, что
же делать? Как она посмотрит в глаза этому мальчику? Старая дура совратила малолетку. Прощения ей нет. Он же чуть старше ее собственного сына. Прямо, инцест какой-то! Что же делать? Бежать, спрятаться куда-нибудь, чтобы не видеть и не слышать его больше.
Дана попыталась выбраться из-под обнимавшей ее руки. Но не тут то было, рука прижала ее еще сильнее. В довершение всех бед Дана обнаружила, что лежит абсолютно голая. Ту ей совсем стало дурно от своего поведения, она взмолилась: “Господи, сделай так, чтобы он исчез из моей кровати. Пусть он провалится в тартарары, пусть унесется на помеле, пусть окажется на другом конце света, только пусть я его никогда не увижу, а он забудет о моем существовании и о том, что было”.
- Доброе утро, Данечка, - раздался рядом ласковый голос Гоги. - Как тебе спалось?
- Хорошо, - пробормотала женщина и в ответ на протянувшиеся к ней руки мужчины быстро прогово-рила. – Извини, мне очень надо.
Руки сразу же разжались, и Дана, не обращая внимания на свою наготу, пулей метнулась в ванную. Она долго стояла под душем, стараясь обжигающей водой смыть с себя воспоминания о прикосновениях мужчины. Она так надеялась, что Гога поймет всю нелепость ситуации и тихо уйдет из ее дома и ее жизни. В конце концов, Дана разозлилась на себя за свою нерешительность. “Будь, что будет, - думала она,- прямо скажу ему, что все это было ошибкой. Я одна виновата в данной ситуации. Сошлюсь на извечную женскую слабость, извинюсь за то, что он меня неправильно понял, но впредь попрошу, чтобы не искушал меня, держался подальше”. С этим твердым намерением разрубить все сразу она решилась выползти из своего временного убежища. В спальне Гоги не было, в комнате сына тоже. Дана воспряла духом и вознесла молитву Богу за то, что услышал ее мольбу. Тут ее носа достиг аромат кофе, она последовала за этим запахом и, войдя в кухню, увидела Гогу, по-хозяйски расположившегося на ее кухне за ее столом. Стол был сервирован на двоих. В красивых керамических кружках, дразня Дану упомрачительным запахом, дымился кофе, без которого она не могла обходиться по утрам. На тарелках лежали нарезанные
колбаса и сыр.
- У тебя что хлеб не водится? – спросил Гога и шутливо добавил. – Извини, все, что нашел у тебя в таком огромном холодильнике – заплесневелый сыр и засохшую колбасу, зато запасов кофе хватит на два президентских срока.
- Колбаса не засохшая, а сухая, сыр очень известного сорта – “Рокфор”, мой любимый, ну а хлеб я не ем, - голосом ментора произнесла Дана. Гога даже рассмеялся от тона, так не вяжущегося с ее внешним видом. Облаченная в длинный махровый халат и пушистые тапочки, она совсем не походила на строгую училку, которую пыталась играть.
- Ты что, шуток не понимаешь. Я же не первоклашка, и с колбасой знаком, и с мсье Рокфором на короткой ноге.
- Считай, что с утра у меня с шутками несовместимость, можешь списать это на начинающийся старческий маразм, - кисло улыбнулась Дана. – Но ты меня поразил. Завтрак в твоем исполнении. Ну, никак не ожидала. Спасибо тебе большое. После моей мамы меня никто так не баловал по утрам.
- Рады стараться, - отрапортовал Гога. – Только что в этом особенного? Я давно живу один и научился со всем справляться самостоятельно. Кроме того, папа с детства твердил мне, что настоящий мужчина должен уметь делать все.
- Настоящий мужчина? – не удержалась, чтобы не съязвить, Дана, которая все еще пребывала в минорном настроении.
- Да, настоящий мужчина, и ты еще сомневаешься в этом, - возмутился Гога, - и это после вчерашней ночи? Придется повторить доказательства.
- Нет-нет, я совершенно согласна с этим утверждением – ты настоящий мужчина. Ничего не надо доказывать, - Дана готова была прикусить язык за свою несдержанность, но молодой человек был неумолим.
- Поздно, мое эго потерпело сокрушительный удар, теперь оно требует своего восстановления, - с этими словами он подхватил на руки упиравшуюся женщину и вынес ее из кухни.
На столе остался так и не тронутый завтрак.
У входа в здание их нагнала секретарша Ниночка и насмешливо спросила:
- Вы что, со вчерашнего дня так и не расставались? Как ушли вместе, так вместе и пришли?
Дана честно подтвердила, что они все время провели вместе. Ниночку, знавшую, как и все в офисе, о пуританском образе жизни Даны, такой ответ привел в восторг, она звонко ассмеялась.
- Ну и шутница вы, Дана Львовна. С вами пять минут нельзя поговорить без смеха.
- Смех и хорошее настроение продлевают жизнь, Ниночка, а я хочу долго жить и тебе того же желаю, - назидательно заметила женщина молоденькой сотруднице. Та опять рассмеялась заливистым смехом.“Как прекрасна молодость. Все ей нипочем – живи и радуйся каждому дню. А я все со своими нравоучениями лезу, хорошо хоть настроение ей не испортила. А, впрочем, разве ей может что-нибудь или кто-нибудь испортить настроение”, – подумала Дана.
В лифте, пока поднимались на свой этаж, несмотря на то, что кроме них были еще и посторонние люди, Гога умудрился, наклонившись к Дане, прикусить ей мочку уха и прошептать:
- Это, чтобы ты обо мне целый день думала.
Дана вспыхнула, но ничего не ответила и стала что-то обсуждать с рядом стоящей женщиной из своего отдела.
В этот день сотрудники наперебой твердили ей, что она в отличной форме, что в этот раз поездка в Германию ей очень подошла, и она выглядит не усталой, а наоборот, помолодевшей.
Несколько раз Дана ловила себя на том, что думает о Гоге и глупо, как она считала, улыбается, вспоминая детали прошедшей ночи. Она каждый раз одергивала себя при этом. Наконец, в пятый или шестой раз окончательно разозлилась на себя за неуместную в работе рассеянность и мысленно запретила себе отвлекаться “по пустякам” от служебных обязанностей. Всеми усилиями воли она старалась гнать от себя мысли о нем. Но по мере приближения конца рабочего дня угрызения совести с новой силой обрушились на нее. Ее мозг лихорадочно искал выхода из создавшейся ситуации, но ничего существенного не мог найти. Дана отвергала один вариант за другим, хотела бы вернуться во вчерашний, нет, в позавчерашний день, что-бы никогда не встречаться с Гогой. Или встретиться, если уж эта встреча была так неизбежна, но пройти мимо, что-бы не было этого злополучного вечера, а главное ночи, которая загнала ее в тупик. Надо было что-то решать, что-то делать, чтобы выйти из этого тупика, а что конкретно, Дана не знала. В конце концов, она решила просто уйти пораньше с работы, чтобы исключить неизбежную встречу с Гогой. “А там, может, все само утрясется, и он поймет, что все это ошибка”, - с
надеждой на чудо думала она, уподобляясь женщине из старого анекдота, которая на девятом месяце беременности надеялась, что все само рассосется.
Дана молниеносно собрала свои вещи, выбежала из здания, поймала машину и поехала к Маше, самой ближайшей подруге еще со школьных лет. Маша жила на небольшой улочке, спускавшейся к Куре от центрального проспекта, в двухэтажном доме, который когда-то принадлежал ее прадеду, которому после революции оставили две комнаты, превратив остальную часть в большую коммунальную квартиру. Дана помнила, как в детстве, приходя к Маше, вечно больно ударялась о велосипед, висевший на стене, как часто сталкивалась с женщиной необъятных размеров, в шелковом халате, которая как огромный корабль, с горшком в руках, дефилировала по длинному коридору, загораживая собой все пространство, так что Дане приходилось робко жаться к грязной стене. Да, воспоминания о тех временах и визитах были не из
самых приятных. Но сейчас, после ряда реконструкций у Маши была очень приличная четырехкомнатная изолированная квартира в этом же доме.
Маша очень обрадовалась приходу Даны и после обязательных поцелуев и объятий, оглядывая ту со всех сторон, вдруг проницательно сказала:
- Чтой-то ты, Данечка, сегодня прямо-таки светишься от счастья. Ты себе, часом, в Германии ухажера не завела?
- О каком ухажере может идти речь, когда я была вся в делах, да еще под неусыпным взором Леванчика, - возразила Дана.
- Не знаю, не знаю, только у тебя такой довольный вид, как у кошки, которая съела целую банку сметаны. А так как ты не кошка, а женщина, то такой довольный вид у женщины может вызвать только мужчина, – назидательно проговорила Маша.
Дана не стала развивать полемику, а постаралась увести беседу в другое, более безопасное для себя русло. Она с увлечением рассказала про свою поездку, похвасталась достижениями Левана, который был крестником Маши, показала его новые фотографии.
- Ты знаешь, Леван очень хочет, чтобы я переехала к нему в Германию. Он уверяет, что проблем с языковым барьером у меня не будет, что через пару месяцев я буду болтать, как настоящая фрау. Зная язык, свободно устроюсь на работу с окладом на порядок выше, чем имею здесь, - поделилась она с подругой планами сына.
- Ну, а ты? – спросила та, которой с одной стороны, очень хотелось, чтобы Дане повезло в жизни и она жила в лучших условиях, но с другой стороны, ей было бы очень жалко расставаться с близким человеком, с которым вместе столько всего прожито.
- А что я? Я вдали от Тбилиси более двух недель не выдерживаю. Ты представляешь меня в Берлине? Да я же там от тоски по нашим улицам умру через месяц. Да и где я новых друзей там заведу? Нет, я ему так прямо и сказала. Лучше я буду к нему в гости чаще приезжать, но постоянно жить я могу только в Тбилиси. Здесь мой дом и другого дома мне не надо.
- Ну и правильно, - одобрила ее решение Маша.
Потом они разложили альбомы и устроили вечер воспоминаний. То одна, то другая начинали: “А помнишь…”, а потом обе закатывались смехом от своих школьных проделок. Так они засиделись допоздна. Маша предложила остаться ночевать, Дана с радостью согласилась. Уже были подготовлены постели, как вдруг какое-то неосознанное беспокойство заставило ее извиниться перед Машей и, сославшись на что-то весьма неотложное, помчаться домой.
Она чуть ли не бегом поднималась к себе в гору по знакомой, столько раз исхоженной вдоль и поперек улочке, да еще и подгоняла себя: “Быстрей, быстрей”, как будто спешила к улетающему самолету, и казалось, от этого “быстрей” зависела вся ее дальнейшая жизнь.
Войдя в подъезд старого дома, освещавшийся только светом луны и слабой лампочкой со второго этажа, Дана взлетела по мраморным лестницам, обшарпанным от долгого служения жильцам, и, оказавшись на последнем пролете, увидела Гогу, который, привалившись к стене, сидел на ступеньках и возился с мобильником. Возле него валялся большой синий рюкзак. Заслышав ее шаги, он поднял голову и усмехнулся:
- Ну и чего ты испугалась?
- Ничего я не испугалась, - подняв подбородок, произнесла Дана. – Я ничего не боюсь.
- Я знаю, что ты ничего не боишься. Но в этот раз ты испугалась. Весь день избегала меня, а потомсбежала, ничего не сказав. Я из окна видел, как ты бежала и оглядывалась, как будто за тобой гонится отряд ОМОНа.
- Я очень спешила, - упрямо гнула свою линию Дана. – И вообще, кто ты такой, чтобы я перед тобой оправдывалась?
- Кто я такой? – переспросил Гога, поднимаясь и притягивая к себе Дану. Она инстинктивно отпрянула от него, но где ей было тягаться с ним в проворстве, и в то же мгновение оказалась в кольце его рук. – Кто я такой? – вновь повторил мужчина, и сам же ответил на поставленный вопрос. – Я тот, кто провел с тобой вчерашнюю ночь и собираюсь продолжить этот эксперимент во все последующие ночи. Только не говори, что тебе было плохо со мной. Уж, это будет явная ложь, а ты говорила, что никогда не лжешь.
- Я и не говорю, что мне было плохо. Но это неправильно. Я старше тебя. Я старая и толстая. Любая молодая красивая девчонка побежит за тобой, стоит тебе только захотеть, - начала свой монолог Дана, но Гога поцелуем закрыл ей рот.
- А я не хочу молодую красивую девчонку. Ты же меня не спрашиваешь, что я хочу? А ведь прежде меня надо спросить.
- Ну, и что ты хочешь? – спросила Дана.
- Я хочу старую, толстую, трусливую Дану, - произнес он в ухо женщине и, не разжимая объятий, открыл дверь и переступил порог.
От этих рук, крепко державших Дану, от пьянящего запаха, исходившего от мужчины, все заранее заготовленные слова куда-то исчезли, желание покончить с ситуацией, которую она считала неправильной, сменилась совсем другим желанием, а в голове появилась коварная мысль: “Какое мне дело до всех остальных людей и до того, что правильно и неправильно? Почему я не должна делать то, что мне нравится?” И уже на грани ускользающего сознания, перед тем, как закрутиться в водовороте страстей или воспарить к звездам, у нее утвердилось наше спасительное и всепрощающее кредо: “А, будь, что будет…”
И да здравствует Его Величество Мужчина!
И да здравствует Ее Величество Женщина!
* Дана по груз. нож
