МНЕ ОЧЕНЬ ХОРОШО…
Мужчина лежал в кровати… Нет, вернее, даже честнее будет сказать, что в кровати лежал старик.
Мужчина думал о себе в третьем лице, как ребенок, начинающий произносить первые слова, говорит о себе в третьем лице, повторяя выражения, которые слышит от окружающих. Думая о себе так, мужчина, как бы замыкал жизненный круг, возвращаясь к исходу.
Мысли его то текли плавно, то внезапно прерывались, и тогда надо было возвращаться к началу, мучительно вспоминая, о чем же он думал до этого. Они напоминали ему какие-то фантастические качели – когда они взлетали, можно было увидеть весь мир до горизонта, но когда они проваливались, вместе с ними он погружался во мрак, и тогда уже ничего не было видно и слышно. И сам он то бодрствовал, то впадал в полусон-полузабытье. Никто из тех, кто находился в тот момент рядом, не мог с точностью сказать, спит он или нет.
Сколько ипостасей прошел он за свою жизнь. Сначала ребенок, мальчик – внук и сын, потом юноша – школьник и студент, затем молодой мужчина – муж и отец, далее дедушка, а теперь просто старик. Старая развалина, лежащая в кровати, такая беспомощная, что даже мысли свои не может удержать вместе Они так и норовят разбежаться, исчезнуть. А потом вдруг возникнуть из ниоткуда, пугая его своей внезапностью. Так и все его воспоминания состоят из отдельных фрагментов. Собранные вместе, они составляют единую цепь, название которой – жизнь. И каждый фрагмент отдельно. Если его выкинуть, то никто и не заметит, и цепь в конечном итоге не укоротится, просто какой-то кусок ее забудется, а потом всплывет с отчетливой ясностью, как будто все это происходило только вчера.
Как будто вчера он играл во дворе родительского дома. Дом был большой, двухэтажный, с множеством окон, скрипучими деревянными лестницами и огромной открытой верандой, выходящей во двор, на которой летом в дождливые дни обедала вся семья. А в ясные дни семья обедала под раскидистым дубом, росшим так давно, что никто и не помнил, когда его посадили.
Наверное, это было в середине лета, потому что трава потеряла свою весеннюю яркость, но еще не приобрела осенней окраски и не до конца пожухла на летнем палящем солнце. День клонился к вечеру, так как солнце приятно ласкало кожу, а не обжигало ее своим зноем, когда не знаешь, куда укрыться от его жалящих лучей. Витал сладковатый запах цветов, теплой травы, к нему примешивались ароматы готовящегося ужина.
Во двор, тяжело ступая, вошел дедушка, усталый после целого дня работы, умылся тут же возле колонки и, не вытираясь, уселся прямо на траву под дубом, прислонясь спиной к его могучему стволу, и устало прикрыл глаза. Мальчик не слышно подошел к деду и присел возле него на корточки. Дед почувствовал присутствие внука и, не открывая глаз, похлопал по траве возле себя, приглашая мальчика сесть. Малыш послушно сел рядом. Так они некоторое время сидели
молча, потом дед открыл глаза и притянул к себе внука, обнимая податливое тело ребенка. Тот в свою очередь доверчиво приник к старику, от которого привычно пахло землей, лошадьми и еще чем-то не различимым, но очень знакомым, тем, что позже, в зрелом возрасте, поездив по миру и повидав многие страны, мы называем “запахом родины”. Сейчас же это был запах деда.
- Дед, расскажи, - попросил ребенок.
- Что тебе рассказать в этот раз, мальчик? – спросил дед.
- Про себя расскажи, - с несвойственной для его возраста серьезностью произнес малыш.
Мальчик рос в большой семье, окруженный со всех сторон любовью. Но между ним и дедом с самого первого дня их встречи возникла особая близость. Это не было то чувство, которое связывает ребенка с матерью с момента его зачатия и не прерывается, а наоборот усиливается после его рождения и разрезания пуповины и проносится обоими через всю их
жизнь. И это не была та мистическая связь, которой обладают близнецы, даже если они волей судьбы разделены и разбросаны по миру. Это было отношение к своему потомку старого человека, который за свою долгую жизнь не успел растратить чувство любви и теперь
пытался передать этому своему маленькому подобию то, что не дал или не смог дать своим сыновьям и дочерям. В молодости мы бываем более строги к себе и к своим близким, особенно к своим детям, считая, что излишняя доброта из балует их, повредит формированию их характера. И только с годами мы начинаем понимать, что много любви и много доброты не бывает, и что чем больше мы будем их дарить людям, тем больше вернется доброты и любви нашим продолжателям. Вот эту истину и пытался воплотить в жизнь дед, а мальчик впитывал в себя флюиды любви, излучаемые стариком, заряжался его любовью, которую будет потом всю свою долгую жизнь возвращать людям.
- Мне было чуть больше, чем сейчас тебе, когда к нам в деревню из далекого Тбилиси, тогда он назывался Тифлис, приехал дядя, брат отца, - начал свою историю дед. – Он работал управляющим в имении князя. Своих детей у дяди не было, а ему нужен был помощник, которому он мог бы доверять и современем передать свое дело. Нас в семье было много детей, доход
был маленький, жили бедно. Старший брат уже начал помогать отцу. Поэтому без него отцу совсем было бы трудно. Вот и решили с дядей отправить меня. Так из Западной Грузии я попал в Тбилиси.
Ехали долго, несколько дней. Я впервый раз находился так далеко от дома. Мне все было в диковинку, все нравилось – и горы, мимо которых мы проезжали, и реки, через которые переправлялись, и деревни, которые не были похожи на нашу. А травы в полях были как будто такие же, как у нас, и в то же время не такие, и птицы над нами пели совсем другие, и коровы были
другие, и даже собаки не были похожи на привычных мне собак. Все было другое. Начиналась новая жизнь в новом месте. Но самое большое впечатление произвел Тифлис.
Это ты родился в этом городе, и он для тебя так же привычен и будничен, как домашняя одежда. А меня город ошеломил своими непривычными звуками, запахами, гудящими машинами, высокими и красивыми домами, количеством людей в будний день на улице. А какие красивые люди расхаживали вокруг. Дамы – все красавицы до одной, в прелестных белых платьях, укрывались от солнца под кружевными зонтиками, опираясь на галантно подставленные руки сопровождавших их мужчин. Их даже женщинами нельзя было назвать. Они совсем не походили тех женщин, которых я знал раньше – добрых, ласковых, но вечно спешащих что-то доделать, кого-то накормить, кому-то помочь. Эти же спокойно плыли средь бела дня по улице, и, казалось, что у них других забот нет, как вот так, с царским достоинством проследовать через город и исчезнуть где-то вдалеке. Я смотрел на них, раскрыв рот, и думал, что очутился в раю, и это ангелы окружают меня. В конце концов, дядя заметил мое состояние, толкнул в бок и сказал, чтобы я не разевал рот, а поглядывал по сторонам, а то мы вмиг лишимся чего-нибудь.
Тетя, жена дяди, встретила меня приветливо, обняла, прижала к себе. Я вдохнул в себя ее запах, по чувствовал, что она пахнет домом, мамой, и, сам того не желая, вдруг расплакался. Она принялась меня утешать, а дядя, не обращая внимания на мои слезы, как ни в чем не бывало, позвал меня помогать разбирать привезенные вещи. Так началась моя новая жизнь.
Скоро я уже во всем помогал дяде, через несколько лет стал его правой рукой, а в чем-то даже превзошел его. Когда мне исполнилось 17 лет, и я официально был помощником управляющего, мне выделили землю, чтобы я мог построить свой дом и жениться. Я наглядеть
ся не мог на этот кусочек земли, который был только мой и ничей больше. Как я радовался ей, как,
лежа на ней и глядя в небо над головой, мечтал о своей будущей жизни. И первое, что я сделал на своей земле – это посадил вот это самое дерево, чтобы, когда оно вырастет, а у меня появится большая семья, все мы смогли бы в такой летний день сидеть в его тени и радоваться жизни. Когда я его посадил, это был маленький прутик толщиной с твою ручку, а теперь, видишь, какое оно большое и раскидистое.
- Деда, а как зовут это дерево?
- Это дуб, малыш.
- Нет, дед, ты меня не понял, какое у него имя?
- Какое имя? Дерево, как дерево. У дерева нет имени, оно же не человек.
- А давай, дадим ему имя. Это же необычное дерево. Это дерево нашей семьи. Мама мне читала в книжке, что раньше древние воины своим мечам давали имена, потому что они им были очень дороги. Вот и мы дадим нашему дорогому дереву имя.
- Ну, давай. А какое имя ты ему дашь?
- Назовем дерево Михо. Ты же его посадил, пусть твое имя и носит и живет долго-долго, как и ты.
Заходящее солнце, пробиваясь сквозь ветви, своими лучами ласкало сидящих. Дед прижал к себе мальчика и начал гладить его по голове, а тот улыбался своим щербатым ртом, донельзя довольный тем, что только что окрестил свое любимое дерево…
- Папа, папа, почему ты улыбаешься? – вырвал его из воспоминаний внешний звук. старшая дочь тормошила его, стараясь вызвать отклик в отсутствующем взгляде отца.
- Я улыбаюсь солнцу.
- Какому солнцу, папа? Сейчас же идет дождь.
- Солнце есть всегда, даже когда мы его не видим. Оно есть, и благодаря нему мы тоже есть.
Мужчина говорил отрывисто, каждое слово давалось ему с трудом, нужно было концентрировать внимание, нужны были силы, чтобы донести свои мысли до дочери, а сил уже не было, да и желания что-либо объяснять ей тоже не было. Легче, да и интереснее было глядеть в угол комнаты и видеть, как там появляются забытые картины из его жизни.
… Мальчик поднимался по скрипучим лестницам на второй этаж, а потом лихо съезжал по отполированным временем перилам вниз. Внизу стояли младшие братья и с испугом и в то же время с восхищением смотрели на него. Им всем строго-настрого запрещали кататься, и никто из младших детей пока не решался нарушить запрет. А мальчик терпеть не мог слово “нельзя”, тем более, если взрослые не могли объяснить, почему нельзя. И сейчас никто ничего не сказал, почему нельзя кататься по перилам. Вот он и катался. Ему было весело, и он громко смеялся.
- Я же просила не шуметь, - сказала рассерженная бабушка. – Дедушка болен, а вы ему мешаете. Сейчас же прекратите.
- Оставь их, - раздался из открытой двери голос деда. – Они мне совсем не мешают. Наоборот, эти звуки поднимают мне настроение. Убивает тишина, а смех – это жизнь.
- Смех – это жизнь, - повторил мужчина.
- Что ты сказал, папа?
Мужчина говорил очень тихо, и дочери, чтобы расслышать слова, приходилось наклоняться к нему.
- Ничего, - произнес тот и опять уставился в угол комнаты.
- Вот так он все время глядит в одну точку в углу комнаты, как будто там что-то есть, - жаловалась старшая дочь сестре.
- Может, у него галлюцинации? – предположила младшая. – Надо ему что-нибудь дать для поддержания мозговой деятельности.
“Тебе самой надо что-нибудь дать для поддержания мозговой деятельности”, - подумал мужчина, но ничего не произнес, а только махнул рукой в сторону младшей дочери.
А в углу комнаты родители готовились идти в театр, и мама выговаривала отцу, что ей опять придется надеть платье, в котором она уже не раз бывала в обществе. Мальчик никак не мог понять, почему недовольна мама. Платье было такое чудесное – цвета топленых сливок, из тончайшей кисеи, на такого же цвета атласной подкладке, оно при движении матери переливалось всеми цветами радуги, так как было расшито стеклярусом и бисером. Ни на одной знакомой
женщине мальчик никогда не видел такого красивого платья.
- Что ты переживаешь, купим мы тебе новое платье. Только ты и в этом будешь самая красивая, - примирительно произнес отец и, приподняв волосы, поцеловал жену за ухом.
- Мама, ты такая красивая, - с восторгом подтвердил слова отца мальчик.
Женщина довольно заулыбалась и протянула руки ребенку, чтобы обнять его. Мальчик радостно бросился к ней навстречу, но вдруг увидел, что вместо этих ласковых рук к нему тянутся кривые лапы каких-то страшных животных.
Он никогда не встречал таких мерзких тварей. Когтистые лапы с чешуйчатой шкурой грязно-серого цвета карябали паркет, оставляя на нем глубокие борозды, длинные зубчатые хвосты все время сплетались между собой. Их удар, казалось, мог сбить с ног, если не убить
тут же на месте. С маленьких головок зло глядели, сверкая в темноте, красные глаза. “Исчадия ада, - пронеслось в голове у мужчины, - что им надо от меня?”
А те все надвигались на него и надвигались. Деваться было некуда. Страх сковал его, отражаясь на лице ужасной гримасой.
- А-а-а, - мужчина криком пытался прогнать страшилищ.
- Па, что случилось? Что с тобой? – вернул его к действительности родной голос.
- Страшно.
- Что страшно? Что тебя пугает? – допытывалась дочь.
- Звери. Страшные звери.
- Какие звери? Собаки? – не унималась дочка.
- Нет, страшные звери, очень страшные, - повторил мужчина и бессильно откинулся на подушку.
Откуда-то издалека слышался голос дочери, читающий молитву. Старик успокоился. Но снова и снова родные лица превращались в преследующих его тварей, и он криком отгонял их на какое-то время, а они, притихнув, вновь возвращались, чтобы одним своим видом мучить его, отнимать последние силы у и так обессилившего человека.
А потом эти исчадия исчезли так же внезапно, как и появились, а мужчина услышал, как его дочь разговаривала с подругой.
- Я прекратила давать то лекарство, которое ты ему прописала для успокоения, и он сразу же перестал кричать.
- Да, скорее всего, это реакция на лекарство. В очень редких случаях возможны побочные вления. Видимо, у него как раз такой исключительный случай.
Мужчина хотел сказать, что он им не подопытный кролик, чтобы на нем экспериментировать, но не хотелось включаться в полемику сейчас, когда отступили мучавшие
его звери, и он, наконец, получил долгожданную передышку, чтобы восстановить силы. Он сам удивлялся своему спокойствию. Раньше бы он вспылил, устроил бы разнос за то, что так беспардонно вмешиваются в его жизнь, принимают за него решение, что ему пить, а что не пить.
А сегодня даже такое явное посягательство на его права, оставило его равнодушным. Что же с ним происходит, и что его ждет. Неизвестность. И эта неизвестность пугала.
В молодости, когда впереди была вся жизнь, он равнодушно относился и к жизни, и к возможности смерти. Даже ранняя смерть младшего брата не испугала своей внезапностью. Он принял ее как неизбежность. И каждую последующую смерть близких – деда, отца, матери, он принимал как неизбежность. Он боролся за их жизни, старался продлить их всеми доступными ему
средствами, но смерть встречал спокойно, не делая из нее трагедии и принимая ее в конечном итоге, как одно из проявлений самой жизни. Но наступил момент, когда мир покинул его друг. Не погиб в аварии, не умер от несчастного случая, а скончался дома от инфаркта, его даже не успели довезти до больницы. Потом от инсульта умер другой товарищ, а потом еще один. И вот тогда мужчина понял, что смерть добралась до его поколения.В голове поселилась мысль: “а кто
же следующий?” Мысль была коварная, она провоцировала другую: “а если следующий я?” Но пугала даже не сама смерть. Он знал, что все люди смертны, и он тоже смертен и когда-нибудь умрет. Пугал сам процесс. Как это так – есть человек, и вдруг его нет. Как? Как это происходит?
- Боюсь, - вырвалось у него.
- Чего ты боишься, папа? – сразу же откликнулась дочка.
“Что это она от него не отходит, не может оставить его в покое”, - раздраженно подумал мужчина, а вслух произнес:
- Неизвестности боюсь.
- Какой неизвестности, па?
Старшая дочка была очень настойчивой, от нее невозможно было отмахнуться как от младшей, но говорить с ней о смерти он не хотел и поэтому сказал первое, что пришло в голову.
- Неизвестности в стране боюсь.
Дочка замолчала, так как события в стране развивались таким образом, что неизвестно было, чем они еще закончатся.
А мужчина опять глядел в угол, откуда на него лился яркий свет, но он не слепил глаза, а создавал ощущение умиротворения, спокойствия и предвкушения чего-то прекрасного. Появились родители, опять молодые и красивые, а рядом стояли дед и брат. И все они радостно махали ему, приглашая его присоединиться к ним. Но ему трудно было двигаться. Руки и ноги не слушались его. Из-за спины родителей появилась женщина. Она была далеко, и черты лица были размыты. Мужчина вгляделся пристальней и понял, что это его любимая, с которой они прожили вместе почти 60 лет, и которая умерла два месяца назад. Только это была не та старушка,с которой они часами мирно беседовали у камина, а порой просто вместе молчали, держась за руки, сейчас она была молодая-молодая, как в день их свадьбы. На ней было надето светлое платье, по которому разбросаны мелкие цветочки. Платье льнуло к ее загорелому стройному телу, обрисовывая знакомые контуры. Жена почему-то шла босиком, хотя он никогда не видел ее без обуви. “Почему она босиком? Куда девались туфли?” – подумал мужчина.
- Я всегда мечтала ходить босиком, но боялась. А здесь трава такая мягкая, такая приятная. И никто не ползает, и порезаться не обо что. Наконец-то моя мечта сбылась. Попробуй и ты. Посмотри, как здесь прекрасно. Иди ко мне, ничего не бойся, - улыбаясь, произнесла женщина и протянула мужу руку.
- Я не боюсь, - сказал мужчина. – Я больше не боюсь.
Он потянулся к жене и улыбнулся ей навстречу.
- Па? Ты меня слышишь? – донесся издалека голос дочери. – Па! Па! Отзовись, - не останавливалась дочь, пытаясь достучаться до его сознания.
- Оставь его, ты видишь, он улыбается, ему должно быть хорошо, - раздался голос младшей дочери.
“Мне очень хорошо”, – хотел сказать мужчина, но голос его не смог прорваться наружу, так и затих на полпути…
|
