Он меня давил и насылал болезни, слабость тела и упадок духа. Он вел меня к смерти, в смерть. И он много преуспел. Я духом сильно ослаб. По слабости, о смерти стал легко рассуждать, как бы готовиться к ней. И наступил момент, когда черта обозначилась, и я испугался. И мне показалось, что он сказал: ты слишком еще легковесен для меня и не достоин смерти сейчас, какую заслуживаешь. Но если ты сделаешь еще шаг, я возьму тебя. Ты умрешь. Бесславно. Хотя я уже тебя достаточно в собственных глазах обесславил, и ты стал неинтересен самому себе. Вплоть до того, что возгордился своей решимостью или бесхарактерностью – кто ты такой есть? – ты стал готовиться к расторжению уз с земным своим бытием. Облек все в духовные символы. Реинкарнация. Карма. Будущая жизнь все равно будет, так что сейчас и не обязательно изживать все. Что ты в этом понимаешь? Кто толкает тебя преждевременно и безответственно? Я буду честен перед тобой. Ты мне еще интересен. Но я не кошу косой направо и налево, лишь бы смерть. Смерть тоже имеет свой ранжир и свою честь. Сейчас ты мне не по чести. Предупреждаю: еще шаг, и ты умрешь. Со всей решительностью. У меня свои законы, и хоть я их хозяин, я же и их слуга.
А теперь послушай вот что. Ты сейчас повернешься и пойдешь к Тому, кто есть Жизнь. И будешь просить Его, чтобы он дал тебе силы жить. Как можно больше и как можно дольше.
Тебя я возьму, когда все твои соки и жизненные силы выкачаю полностью. Сейчас ты еще сырой, незрелый плод. Это мой долг соблюсти в вечной игре и вечном нашем с Ним противостоянии обоюдное наше правило – каждый в человеке должен исполниться, выложиться до конца. Не с тобой я борюсь, а с Ним. И побеждаю я Его тем, что, сколько бы Он жизни не давал, я свою жатву снимаю все равно. Но я вижу и где Он побеждает меня. Там, где я не властен – в Жизни. По чести говоря, я побеждаю не Его, а человека, который слаб и смертен. Когда он станет бессмертен, моя власть кончится. Но до этого еще далеко, и моя жизнь, и мой интерес продолжаются.
Иди к Нему. Не обязательно помнить обо мне. В свой срок я приду сам. Но упаси тебя твой Бог приближаться к смертной линии и о ней бездумно мыслить и позорно сдаваться и уступать смерти, которая тебя и не ждет. Накликиваешь больше, чем сознаешь. Не по разуму тебе это Живи сердцем. Прощай.

Вот интересно о камне. К слову. Вспомнилось. Мы путешествовали по Канаде, и на самом западе – там необыкновенного величия и красоты горы, громады – сидели где-то на каменистом склоне над самой бездной, и я взял камень и бросил, сколько хватило сил, далеко, чтобы посмотреть, куда он может долететь. И тут Асенька чуть не заплакала, она особенную имела любовь к камням, вскрикнула:
«Что ты делаешь! Ему же больно! Он там упал!»
Милая моя девочка. Ведь это я же и говорил ей о заботливом внимании к камням, говорил, что они – живые, что они все чувствуют, только не могут сказать. И человек должен с ними говорить, их любить, и тогда однажды они оживут. Что было делать? И мне вдруг открылось, увиделось чудесное. Я сказал, что камням тоже хочется летать. Что они завидуют птицам в небе. Что они мечтают однажды так же гордо и красиво парить. Они перед сном молят Господа Бога: Господи, пошли нам кого-нибудь, кто оторвал бы нас от этой земли и запустил в небо. Может, у нас вырастут крылья, и мы полетим.
Я никогда не забуду ее глаз. Это чудо земное, но и небесное. В них сверкнули не успевшие выбежать слезы. В них была любовь! Я ведь ей говорил раньше, что камни тоже когда-нибудь станут людьми. Что в них закованы, заколдованы их души. Но это зависит от нас, от нашей к ним любви. Только нужно много времени, и мы должны долго и верно любить. И в своей любви мы должны быть терпеливыми, крепкими, постоянными и надежными, как они. У них тому должны учиться. Даже просить их дать нам их силы, твердости и уверенности. Она все это хорошо запомнила, моя девочка. И тут вдруг появилась возможность той великой, протянувшейся в будущее мечте и надежде камня исполниться. Прямо сейчас! Она часто бывала в чем-нибудь нетерпелива, и так и просила: «Хочу прямо щас!!!». И она кинулась собирать камни, и стала их бросать с нашей скалы в пропасть. И мы не слышали звука их падения. Значит, они улетали. И я видел, что в эти мгновенья исполнялась и моя доченька Асенька. Она отдавала камням свою любовь. И только мы двое об этом знали.

… о том, что надо с раннего возраста, пусть об этом скажут родители, учителя, и самим сознательно, что каждому человеку, ближе к старости, скажем, годам к шестидесяти, очень станет тяжело вспоминать неудачи, ошибки, нехорошие поступки, вся негативная часть жизни вдруг ринется в сознание, в сердце, в кишки и станет жалить нещадно, безжалостно. Просто вскинется, я ваша тетя, перед вами, во плоти, – и схватит за горло, застонешь так, что жена рядом проснется в беспокойстве – что с тобой? Ой, что только не будет нас мучить, когда зайдем за тридцать пять, за сорок два, за сорок девять… И вот урок: ищите больше сотворить для себя радостей, чтобы не просто было что вспомнить, этого добра будет всегда вдосталь, а именно хорошего вспомнить, чтобы меньше было страдать.
О, скажут, умник нашелся. А и умник. Потому что со своими жизнями люди обращаются легко и беззаботно, позволяют себе многое, именно, позволяют далеко заходить на пути саморазрушения. Это целая область и наука. Но вкратце можно это охарактеризовать так: не гневайтесь понапрасну. Или: не позволяйте себе в гневе – вы его называете всегда праведным и считаете, что имеете на него право, так вот позвольте вам указать: не имеете права, – не позволяйте себе выходить за пределы самого себя и производить какие-либо действия, причиняющие людям боль. Запомните навечно: эта боль, любая боль, которую вы причините в мире, обязательно к вам вернется. К тем самым шестидесяти. Как и радость, которую вы кому-то подарили. Они – ваши. Это плоды вашей жизни.
ОСНОВНОЕ ПРАВИЛО ХРИСТА: ГНЕВАЙТЕСЬ, НО НЕ ГРЕШИТЕ.
В гневе можно ударить, повредить здоровью, ослепить, оглушить, обругать, оскорбить, обидеть, накричать, сравнять с землей или даже землей засыпать, принести столько зла – о, конечно, в ответ на зло причиненное нам, или нашим близким, сородичам, брату по нации, по вере, сподвижникам по идее, – и именно эти действия мы позволяем себе ПО СОВЕСТИ, потому что считаем, что СПРАВЕДЛИВО.
Гнев, раздражение считаются в православном монашестве – и мирянам преподают урок – самым тяжким грехом. Потому что он самый легкий. Никуда не надо ходить, ничего замышлять или готовиться. Все под рукой – сам ты и есть орудие исполнения. Это как искра между двумя нервными клетками. Да, да, всего-навсего две клетки, больше не надо, клик, и соединилось. А оттуда к рукам – рукоприкладству, к языку – языконепот-ребству, к лицу зверскому, сеющему вокруг страх и ужас. Как легко испугать ребенка, вправе ли мы на него гневаться? А если не ребенок, то да, можно. Какой мне запрет, если я – прав. Да вы что – дети что ли? Там цари что делали. А Давид Микеланджело выражает – да-да, именно, благородный гнев. Пусть будет страшно ему – Голиафу. Или жене, когда я на нее кричу, или идиоту мужу, которому ничего нельзя ни объяснить, ни доказать. И я в благородном гневе всегда, потому что сам благороден. Или права.
Скажешь тогда: гневайся на себя. Врач, сначала исцели себя сам. Но это почему-то не всякий даже может воспринять, что это такое вы говорите. Как же я буду гневаться на себя, когда я устроен так, чтобы гневаться на другого. И даже будто не сам, а чуждая мне сила вдруг мною овладевает, и я не то, чтобы не могу, а не хочу противиться и даже испытываю огромное ражевое удовольствие, освобождение от вечных пут. Вскипаю и разъярен. А почему? Потому что прав. Или права. И по праву. Разве не вечная справедливость в моей правоте?!
Я не знаю, где это гнездится. Прямо ли в сердце, или в серо-бело-буромалиновом веществе головного, спинного или костного мозга, или в вообще никакой анатомии не известной провинции моего существа – ни хирургически, ни терапевтически, ни рентгеном, ни ультразвуком, ни анализом мочи, ни рецептом на астигматические тем самым шестидесяти. очки, ни ангиограммой – ничем обнаружить невозможно, но, вот, проскакивает искра и накоротко, помимо разума, совести, чести, соединяются всего-навсего две нервные, а может и не нервные, душевные, а может и бездушевные, совестные, а может и бессовестные – клетки. То ли гемоглобина не хватает, то ли душевная недостаточность, то ли несварение разума. И воля рвет неудержимо, нет управы, вдребезги. Полная свобода воли! Цель всей эволюции человека достигается в климаксе, в катарсисе свободы отдельного человека в отдельно взятом акте – разнузданного, но – благородства.
Удар по человеку идет снизу вверх, производя несварение, заворот кишок и язву желудка, разрыв сердечных клапанов и взрыв камер, парализацию разума по причине превращения в животное. Каким, какого цвета светом ослепляет? Из мировой тьмы, из мировой клоаки бьет в самый центр человеческого существа и вырывается наружу из глаз, из гортани – рупором, все тело излучает – гнев, и все этим излучением побивается. Так было, между прочим, всегда, задолго до технического прогресса. Рупор тот – из семейства иерихонских, от которых падают стены. А тут люди. Как они выдерживают? А собственный гнев, ничего, выдержать можешь. Хотя, вот, однажды грохнет и не станет тебя. Как раз в середине вспышки.
И вот, где-то к шестидесяти, а может и раньше, у кого чуть позже, но неизбежно – весь этот произведенный в жизни некачественный продукт, многолетние нечистоты – бросится в душу. И никакой не взять клизмой. Тогда взмолишься: Господи, прости! А Он скажет: Ну, ты даешь! – и помашет перед носом рукой, отгоняя дурной оздор.
«Тогда он был еще слишком молод и не знал, что память сердца уничтожает дурные воспоминания и возвеличивает добрые и что именно благодаря этой уловке нам удается вынести груз прошлого».
/Г.Г.Маркес. Любовь во время чумы/
Но тогда память каких внутренностей, каких частей нашего существа сводит нас с ума, выволакивая на свет тысячу раз забытые отвратительные и болезненные, неприподъемные тяжести прошлого, превращая нашу жизнь в ад. Кто делает это?
Сам же и делаешь. Твое же, тобой же израненное, измученное сердце – это оно плачет.
И вот, с раннего возраста, когда еще не очень соображают, но в сказке, в чудном образе принцессы, которую терзает Кащей, чтобы коснулось народившейся души вечное, и тронула весть о ее трагическом заточении. А потом, когда уже соображают, то чтобы узнать, что Кащей – это ты сам себе и есть. Но это важно, чтобы была сказка. Без нее так в кащеевом заточении до конца дней и пребудешь.
И вот самая последняя истина: сказку ту нужно воспринять так, чтобы не забывать никогда, всю жизнь помнить, вечно с тобой чтобы оставалась. Про душу твою, принцессу, и про Кащея, который называется бессмертным. Но это пока ему нет шестидесяти. А потом начнут открываться тебе образы твоей беды, хотя еще и не будешь знать, где та утка, в каком яйце, и где та игла, которая однажды кончиком должна обломиться. Все та же сказка. Про тебя.
Но и тоже, еще более последнее: с такой воспринималкой вообще нужно родиться. И чтобы были хорошие папа и мама, или в детском саду кто, чтобы сказку эту вообще в жизни услышать. И заплакать. А потом чтобы были хорошие книжки, чтобы ту правду о себе, там, где ты Кащей, из них себе добыть. И не то, чтобы там прямо о том было написано – хотя как раз о том все книжки и говорят, – но чтобы самому понять, что в них сказано, и к себе применить. И очень сильно задуматься. Но опять же, для того нужную понималку нужно иметь. Ну, а уж если не пришлось, не сложилось – а оно все никак не складывается, и не складывается: пока задумаешься, да поймешь, да применишь, наворочается у тебя гора греха малого и большого, – то жди, когда приведет неведомая сила туда, где шестидесятники плачут.
Вообще же, люди разные. У кого, может, к старости так и происходит, что о своих грехах сокру-шаются, а у кого нет. Но вы не знаете, к какой части человечества относитесь. А вот что готовиться к той встрече – с собой – нужно, это факт мировой мудрости.
На что же надеяться?
А на русский авось, на него вся надежда и есть.
Но, как говорится: И все ж мы делаем ракеты и перекрыли Енисей. А с другой стороны: так жить, чтобы вконце концов привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов.
В этом все: как жить?
А так, чтобы в свои шестьдесят иметь силу встретить себя настоящего, который ко всему своему бесконечно замечательному еще и – горький. И вот тайна: такую силу в себе взрастить, чтобы всю кащееву тьму обратить в свет, чтобы горечь ту вынести и не умереть, а обрести жизнь вечную, и светом тем поистине жить. Ибо он Божий и есть, только однажды похищенный. А ты его миру возвращаешь. Это к тому, что зло уничтожить нельзя, но можно его победить, а истинно его можно победить, если силу у него отнять и обратить в добро. Вернуть Хозяину Его добро. Этим мир и спасется. Вот, как Михаил Дракона – он же его не убивает, а лишь – побеждает. Всю душу из него вытрясет, а чужое пусть отдаст. Но это там, на небе. А на земле дело то наше. Ибо Дракон тот в нас. Под именем Кащея Бессмертного. А он потому бессмертный, что силы той у нас нет. Или очень мало. Или только у некоторых. Но в сказке ее очень много, хватит на всех. Для того и нужно сказку услышать, много сказок – в счастливом своем возрасте, когда в сказку верят, после уже будет поздно, после сказку нужно будет понимать, а не всякому дано. Опять же, никто, конечно, не гарантирован, но хорошо бы, если бы у каждого была своя Арина Родионовна. Это правда, не всякому нужно и не всякому выпадет, наоборот, очень редко. Но шестьдесят будет у каждого, даже за гробом исполнится. И что Пушкин без Арины Родионовны был бы? Может, пол-Пушкина или четверть. Так, Пушкевич. Или Пушков. Но и то правда, что Пушкевич и с Ариной Родионовной остался бы Пушкевичем. А Пушкиным нужно родиться. На них, на Пушкиных, вся надежда.
И на сказку тоже.
Сказал Пушкин: «Догадал же меня черт с душой и талантом родиться в России». А его просто Арина Родионовна звала. Они друг к другу шли – Пушкин и сказка. Сказка – от Бога, потому Пушкина и искала. И Пушкин от Бога, тоже искал Божье. Но и свое.
И нас с тобой сказка ищет. Иди к ней навстречу откройся. Тогда спасешься.
А и у Пушкиных свои шестьдесят бывают.

Спрашивает: «За что ты меня любишь?»
«За то, что ты самая красивая».
«А если бы я не была самая красивая, любил бы меня?»
«Конечно».
Вновь спрашивает: «За что ты меня любишь?»
«За то, что ты самая добрая».
«А если бы я не была самая добрая, любил бы меня?»
«Конечно, любил бы».
Опять спрашивает: «За что ты меня любишь?»
«За то, что ты – это ТЫ».
«А если бы я была не я, любил бы?»
В смущение пришел возлюбленный и не нашелся, что ответить. Стал целовать-миловать.
Потому что ему пришлось бы сказать: «Нет, не любил бы», – а он этого любимой произнести не мог. Да и как же? Но именно этого она от него ждала, этого услышать желала – что он любил ее не за что-то, а потому, что она единственная для него одна, а самых-самых – много.
И снова она вопросила: «За что ты любишь меня?»
И тут он сказал: «Не за что, а почему».
«Почему?» – удивилась она.
«Потому что не любить не могу, должен любить, иначе меня нет. Я мертв. А я хочу жить».
Это было совсем не то, что ей хотелось услышать. Она рассердилась, потому что речь пошла о нем, а ей хотелось слышать о себе.
«Тогда выходит, что твоя любовь не потому, что я, а потому, что ты. И тогда тебе все равно кого, лишь бы любить. Как когда хотят женщину, то все равно какую, лишь бы была, лишь бы насытиться».
«Да. Потому что это во мне, это моя любовь. Но, смотря что есть женщина и какая. Телесно их множество. А душевно – одна. Я люблю тебя одну, потому что у тебя прекрасная душа, и светлое, доброе сердце, и ты очень красива. И многое еще неуловимое, чудное в тебе, чего я не могу выразить словом. И все это – ТЫ. Я не знаю, почему это так. Так любит моя душа».
«Как же не знаешь? – прижалась она к нему теснее. – И что же ты знаешь?»
«А вот небо, и вот земля. И вот ты, и вот я. И больше ничего не нужно ».
И он поднял ее на руки изакружил. И она прижалась к нему, приблизила свои губы к его и зашептала: «Я люблю тебя за то, что ты умнее всех на свете. Я люблю тебя за то, что ты сильнее всех на свете. Я люблю тебя за то, что ты ничего на свете не боишься. Я люблю тебя потому, что ты любишь меня. Что ты восхищаешь меня. Потому, что ты радуешь и оберегаешь меня. Потому что ты носишь меня на руках! И потому что ты – это ТЫ. И потому что я – это Я. И это Я, кто любит Тебя, потому что без любви я не жива, а я хочу жить. И я хочу жить для тебя и тобой. И для себя и собой. И я хочу сделать тебя счастливым, как делаешь счастливой меня ты. Потому что ты – мое счастье!
Благословен мир, в котором ты обнимаешь меня, и я тебе отвечаю! Благословенна наша близость, которой ничего чудесней нет на свете! Благословенно твое лицо, светящееся неземным светом, столь прекрасное во всеоткрывающемся ко мне доверии!»
И вскрикнули две любящие души, и раскрылись два жарких бутона-сердца, и мысль уступила чувству.
И прозвучало с небес, и огласилось все бытие: «Да будет!»
И благодарно и всеобнимающе с земли откликнулось: «Свершилось!»
И было в мире счастье.