-Уеду, уеду к маме и Светку с собой заберу! И за что мне такое наказание, мужик называется... Хрущев партией руководит и целым государством, а ты одной семьей не можешь руководить,- любовно стирая пылинки с портрета «обожаемого» главы правительства, пилила Лида мягкотелого супруга Ванечку.
-Уж какой есть,- смиренно соглашался Ваня, вздыхая. - Это ты меня, Лида, не ценишь.... а коллектив меня уважает, и фото мое висит на доске почета.
-«Уважает, на доске почета»,- передразнивала Лида мужа, - а родные жена и дочь уже два года не были на даче. Вон, Коротченко каждый год отдыхают на море!
- Заладила: «На море, на море»... Поезжай со Светкой на отдых к своим в Орджоникидзе. (У Лиды там была родня).
- Спасибо,- взорвалась Лида, срываясь на истерику. - Нормальные люди на курортах отдыхают, а я моря и в глаза не видела!
Последние слова она произнесла дрогнувшим и жалобным голосом, и Ваня почувствовал к жене щемящую жалость и нежность, так уже повелось, что к концу каждой ссоры у Вани появлялось чувство вины перед ней.
....Лида давно мечтала о комфортном отдыхе на черноморском курорте по путевке всей семьей, в нарядах, модных купальниках, с трехразовым питанием и «культурным досугом» по вечерам.
Бодрой походкой ежедневно шел Иван Савчук на эвакуированный из Таганрога в Тбилиси авиационный завод им.Георгия Дмитрова, где на доске почета красовалось и его фото. Будучи ударником коммунистического труда, он выполнял и даже перевыполнял производственный план, однако, денег в семье хронически не хватало, а его тридцатилетняя жена грезила о красивой, как в заграничном кино, жизни. Действительность же была прозаичной, отсюда и недовольство, и мелкие ссоры, но в какой семье их не бывает?! Поженившиеся по любви Ваня и Лида были одногодки. Их восьмилетняя дочь Света была беспроблемным ребенком. Придя со школы, наспех скушав котлетку и запив клубничным киселем, быстро расправившись с домашним заданием и разложив на солнышке кукольные принадлежности, она играла в дочки-матери. Лида никогда не работала, она любила домашний очаг и с удовольствием занималась хозяйством, была заботливой женой и ласковой матерью. Справедливости ради надо сказать, что это была если не образцовая, то нормальная советская семья. Их небольшая комната, обставленная скромно, освещалась оранжевым абажуром. Посередине стоял стол со стульями, накрытый накрахмаленной скатертью с обязательным графином воды. Стену украшал плюшевый ковер (пролетарский шик тех лет!) - танцующая Кармен с бубном в окружении страстных мачо. Вдоль двух стен стояло по кровати,- супружеская была отгорожена ширмой, доставшейся Савчукам вместе с комнатой (инвентарь бывшего лазарета). Между кроватями стояла шифоньерка. Лидой удобно было выбрано место и для зеркала с туалетным столиком, на котором она держала духи «Красная Москва», подаренные Ваней к женскому дню, пудреницу и шкатулку с бижутерией. У окна стояла швейная машинка фирмы «Зингер» - приданое Лиды. Дизайн комнаты венчал портрет Никиты Хрущева в рамке под стеклом.
Уеду, уеду к маме навсегда и Светку заберу!
И уезжай,- с деланным равнодушием устало соглашался Ваня, прекрасно зная, что никуда Лида от него не уйдет.
Да за что мне такое наказание?! - продолжала Лида пилить мужа. - Хрущев партией руководит и целым государством, а ты одной семьей не можешь... - вновь и вновь слышалось из коммуналки, расположенной здании бывшего вендиспансера, приспособленного в годы войны под общежитие семейного типа, а, впрочем, к такой ежедневной перепалке и старожилы, и эвакуированные давно привыкли и даже перестали реагировать.
Тускло освещенный узкий, длинный коридор, пропитанный въевшимся запахом жареной рыбы и квашеной капусты, с примусами на табуретах у каждой двери, служил одновременно и кухней, и поэтому всем был известен достаток, а также тема препирательств соседей.
Эвакуированные в годы войны с Украины и России, расселенные по общежитиям и баракам гостеприимного Тбилиси люди давно прижились и не чувствовали себя чужаками. Грузия стала их второй родиной. А после войны сюда потянулись еще и казаки с Терека и Кубани, привлеченные мягким климатом и бесперебойным снабжением. Близились к концу пятидесятые, настало время хрущевской оттепели, гастрономы изобиловали продуктами, магазины - промтоварами. Народ с энтузиазмом строил светлое коммунистическое будущее, и Савчук шагал в ногу со всем народом.
Будни сменялись праздниками и снова буднями. По выходным играла гармонь, лились раздольные русские и украинские песни, в которых звучала тоска по родине, боль потерь. Ближайшими соседями Савчуков по коридору были Ряузовы. Глава семьи - гармонист и весельчак Антон, его полногрудая супруга Дуня и дочь, двадцатилетняя красавица Лена, на которую стали засматриваться местные парни. Как-то летним днем Лена полоскала белье у единственного во дворе водопроводного крана. Заметив Ваню, любующегося ею, она улыбнулась. Вышедшая вытряхнуть скатерть Лида, увидев их невинный флирт, ревниво вспылила: «Ишь, засмотрелся. А ну, домой!» Затем в адрес девушки жестко: «Нечего мужикам глазки строить!»
И чем больше мужики заглядывались на Лену, тем больше злословили ревнивые бабы, поначалу шепо-том - «гуляет», затем за глаза - «гулящая»... А без вины виноватая Лена работала на инструментальном заводе, что был на месте нынешнего пятизвездочного отеля «Шератон Метехи Палас», там же работала супружеская чета Бурцевых, - неприветливая Варя по прозвищу «Лягушка» и ее малодушный муж Лёня. По выходным и по праздникам Лена, надев платье в стиле Лолиты Торес, распустив вьющиеся волосы, ходила с подружками на танцы в Дом офицеров. Местные кумушки продолжали судачить: «На танцы пошла мужика подцепить». Слухи смелели , и однажды во дворе разразился настоящий скандал. Лена вышла набрать воды в графин и, увидев, как Варя здесь же под краном чистит рыбу, залепив чешуйками и перепачкав жирными руками все вокруг, не выдержала:
Сколько раз просили не чистить здесь рыбу! Варя, подбоченясь, заорала во все горло:
Скажите, какая чистюля! Весь двор знает, что ты гуляешь, сифилитичка!
Оскорбленная до глубины души девушка набросилась на обидчицу и, не помня себя, стала избивать, грозясь подать на нее в суд.
Соседям с трудом удалось разнять их. Правда, возмездие не заставило себя долго ждать. Какое-то время спустя «порядочная» Варя, возвращаясь с мужем с завода, решила сократить путь. Супруги пошли через кладбище святых Петра и Павла. На них напали, Варю стали насиловать. Несчастный муж бросился бежать со словами: «Держись, Варя, я сейчас людей приведу!» Когда он вернулся с двумя добровольцами, на полпути им встретилась Варя. С отсутствующим взглядом шла она домой, волоча за собой косынку...
Поравнявшись с мужем, прошла мимо, словно они не знакомы... После этого ужаса Варя вроде бы затихла, но через какое-то время она стала «отыгрываться» на пятилетней дочке, нещадно стегая ее ремнем.
Лена же исчезла из поля зрения строгих блюстителей чужих нравов. Поговаривали, будто ее посадили за «это». Кто-то даже слышал, что Лена Ряузова погибла в колонии от тяжелого неженского труда.
Но год спустя похорошевшая и счастливая Лена вернулась к родителям в сопровождении мужа-красавца и с младенцем на руках. Оказалось, что по совету подруг она завербовалась на работу в Рустави, где и встретила свое счастье.
Любопытна история и семьи Потаповых, живших в двух комнатах в конце коридора, пересказываемая старожилами. Валя Потапова, мать двоих детей, крепкая баба тридцати семи лет, служила санитаркой в госпитале, проявляя особое внимание к молодому, потерявшему ногу бойцу Афанасию, семья которого погибла во время бомбежки.
Получив в 43-ем похоронку на мужа Алексея, повязавшись черным платком, Валя оплакала его вместе с золовкой Марусей (тоже вдовой солдата), жившей в комнате рядом с двумя дочерьми, справила поминки. Вскоре Афанасия выписали из госпиталя, и Валя, сняв черный платок, привела его в дом. Гуляли всем двором, одобряя: «Все ж мужик в доме». Несколько месяцев спустя, неприветливым февральским днем живой, но однорукий Алексей возвратился домой, где и застал Афанасия. Бросившись друг к другу в объятия, Валя и Алексей рыдали, Валя, оправдываясь, показывала ему похоронку. Афанасий был подавлен и смущен, а вновь обретшая брата счастливая Маруся, видя боль и позор в его глазах, пошла на жертву, согласившись взять в мужья Афанасия.
Ирония судьбы! Чего не услышишь!... А, в общем, жизнь людей текла привычным руслом, и, несмотря на стычки и перемирия, наши герои жили счастливо, вкушая скудные радости советской жизни.
Каждое воскресенье, невзирая на погоду, Ваня Савчук с приятелем Василем, жившим по соседству, отправлялся в «гогиловскую баню»* с маленьким традиционным «банным» чемоданчиком. После еженедельного ритуала омовения они возвращались посвежевшими, свежевыбритыми и надушенными. И вскоре на веревке весело развивались выстиранное в бане белье и носки. Поодаль, на лавочке, проветривались от банной сырости раскрытые чемоданчики. В теплые летние вечера приятели сиживали за кружкой прохладного пива, ведя задушевные беседы, не забывая и политику, ругая американских империалис-тов и прочих врагов социалистического лагеря. Однако Лида этой дружбы не одобряла, так как считала, что холостой Василь может дурно повлиять на ее мужа. «Балуешь ты ее, Ваня, балуешь», - разделывая леща, философствовал Василь, с чем Ваня категорически не соглашался. «Семья - это ячейка общества, в единстве - сила, женишься — узнаешь», - поучал Ваня друга, и они пили за семью, затем за Родину, а в конце - за оборону страны. Но что бы и сколько бы не пил Ваня накануне, наутро он совершенно трезвым шел на работу, где был на хорошем счету.
Так в окружении соседей жила семья Савчуков, которая стояла теперь на пороге важного решения. После многочисленных «за» и «против» супруги, наконец, договорились, решено было Лиду с дочкой отправить на море проездом через Орджоникидзе, где жили родные Лиды. Ваня отдал жене свои отпускные, сам же в целях экономии решил остаться дома.
Провожать «курортников» вышло все общежитие, заботливо советуя понадежнее запрятать деньги, остерегаясь мошенников.
Впереди гордой походкой шел глава семьи с фанерным зеленым чемоданом, защищенным навесным замком. Следом за ним, довольно улыбаясь, шла разодетая по дачному Лидия в цветастом крепдешиновом платье, с китайским зонтиком. Она держала за руку кареглазую Свету, с голубым атласным бантом в волнистых волосах под цвет платья.
Проводив семью и впервые оставшись один, Ваня поначалу затосковал, но, свыкнувшись с одиночеством и вкусив пьянящий воздух свободы, оценил перспективы нового положения, - на протяжении целого месяца он не услышит осточертелого: «Хрущев партией руководит, а ты...» Два последующих дня Ваня наслаждался отпуском за кружкой пива под философские беседы с Василем о смысле жизни. На третий день, где-то долго пропадая, он, вернувшись домой, собрал соседей по двору и, горестно рыдая, поведал о страшной трагедии, постигшей его семью: автобус Тбилиси-Орджоникидзе, миновав Крестовый перевал, потерял управление и свалился в пропасть. Все пассажиры погибли.
На внезапно осиротевшего Ваню больно было смотреть. Захлебываясь от слез и описывая ужасные подробности трагедии, он повторял: «Я больше никогда не увижу Светку и Лиду, на что мне теперь жизнь?»
«На Крестовом перевале....» - сокрушались наперебой сердобольные соседи, как могли утешали Ваню. «И зачем им надо было уезжать?!»
К концу этого трагического дня Ваня решил, что после случившегося ему на чужбине делать больше нечего. Несчастному предстояло горестное бремя - доставить тела погибших в Тбилиси... Но что было делать с вещами? Сама собой напрашивалась мысль о продаже их соседям, тем более, что Ване понадобятся немалые деньги. Так соседи стали неохотно раскупать Лидино имущество. Берта Варварюк приобрела ненужную ей шифоньерку, портниха Леля Недоспасова - за бесценок «Зингер», кто-то еще - одну из кроватей...
Убитый горем Ваня напился вдрызг. «Пей, Ваня, пей, легче будет», - приговаривали приятели, подливая. Соседи жалостливо причитали: «Пусть уж пьет - легче станет». Вдруг Ваня затянул душещипательную песню: «Реве та стогне Днипр широки». Несколько женщин, завывая, подхватили. «Эх, от судьбы никуда не денешься», - причитая, заключили другие. Поздно вечером соседи заботливо уложили невменяемого Ваню на одиноко стоящую кровать. «Пусть выспится, горемычный, ведь ему ехать аж куда!...»
Ванин сон. В воспаленном мозгу Вани возникали невероятные картины - Москва, Кремлевский Дворец съездов... В его честь играет духовой оркестр... Никита Сергеевич лично вручает Ване звезду «Героя Социалистического Труда».
На утро следующего дня во двор общежития бодрой походкой вошла почтальонша Полина. Раздав несколько писем и газет, она постучалась к Савчукам, но никто не отозвался. Тогда Полина передала телеграмму из Орджоникидзе Берте Варварюк. Та первой прочла ее: «Доехали благополучно. Ванечка, береги себя. Целуем, твои Лида и Света».
Потрясенные счастливой вестью соседи передавали телеграмму из рук в руки, восклицая: «Слава Богу, живы!»... Но вскоре, опомнившись и возмутившись столь циничной ложью легкомысленного главы семейства, стали колотить в дверь, требуя объяснений.
Продолжение сна Вани. Играет духовой оркестр. Бой ударных кувалдой отдается в утомленном событиями дня мозгу Вани. С нетерпимой болью в голове он просыпается от криков: «Ваня, отопри!»
И уже наяву.
Боясь расправы жены, внезапно протрезвевший Ваня стал требовать возврата проданных накануне вещей. Щепетильная Берта первой вернула шифоньерку, даже не требуя денег обратно. Портниха Леля наотрез отказалась вернуть «Зингер».
Месяц пролетел быстро, и загорелые мать и дочь вернулись с отдыха. Был выходной день. Пройдя через двор, Лида прочла во взглядах соседей странную настороженность и усмешки. Войдя в комнату, она сразу заметила отсутствие привычных вещей, правда, на стене продолжал висеть портрет Никиты Сергеевича.
Двор ожидал скандала, битья посуды... По-собачьи глядя жене в глаза и стараясь выглядеть трезвым, бросившись на колени и чистосердечно признавшись во всем, Ваня глухим и жалким голосом молил: «Прости меня, Лида!...» И она простила...
Но еще долго и со смехом вспоминали соседи «Крестовый перевал» Вани.
«Хрущев партией руководит и целым государством, а ты одной семьей не можешь руководить...», - доносилось временами из общежития

* Гогилов – владелец бань: по свидетельству очевидцев «Банный король Гогилов» вначале ХХ века организовал приезд куртизанок из Парижа в Тифлис и устроил незабываемое зрелище – парад куртизанок в Тифлисе (они прошли по центральной части города через Цициановский подъем к Авлабару.