Мед.сестра. Ну, как себя чувствует больной доктор? Звучит как-то странно, не правда ли? Пациентам, наверное, кажется, что доктора никогда не болеют.

Георгий при виде привлекательных женских достоинств преображается.

Георгий. Воспринимайте меня, пожалуйста, сначала как мужчину, а уж потом как больного коллегу. Впрочем, скоро я увижусь с теми, кого не смог вылечить. Кстати, нет ли у вас каких-нибудь посланий к вашим бывшим больным на тот свет? Передать привет или что-нибудь еще?
Мед.сестра. Не будем торопить события, доктор, все там будем. Давайте сначала попробуем снять боли. Я вам принесла кое-что болеутоляющее.
Георгий. Мне ни анальгин, ни баралгин не помогут. Я ведь просил наркотики. Мне положено.
Мед.сестра. Не рановато ли? Еще наркоманом станете.
Георгий. Может быть, это и к лучшему. Если уж суждено уходить, то лучше под кайфом. Впрочем, напоследок я бы еще хоть раз согрешил, тем более, когда передо мной такое сплошное искушение.
Мед.сестра. Я сегодня же напомню главврачу, чтобы он оформил назначение, а пока примите эти таблетки, может, и полегчает. Вам не к лицу нытье, если вы хотите, чтобы вас воспринимали как мужчину.
Георгий. Увы, я об этом вспоминаю только тогда, когда вижу вас. Эх! Налей гусару, Тамарочка. (Сестра подает ему таблетки и стакан с водой. Георгий принимает лекарство и возвращает стакан сестре.) Ваше здоровье!
Мед.сестра. Разве к воде тосты говорят?
Георгий. (Берет ее руку, целует). Вино и тосты будут потом, если вырвусь отсюда. Приходи почаще, ты на меня действуешь лучше всех лекарств. (Сестра привстает, чтобы идти, но Георгий удерживает ее за руку). Посиди еще немного, развей мою печаль. Когда ты уходишь, то от грустных мыслей мне становится еще хуже. (Сестра снова присаживается).
Мед.сестра. Посижу, если не будете хныкать. Как вы, мужчины, любите, чтобы вас жалели, нянчили, как детей.
Георгий. Не жалели, а любили. Впрочем, это одно и то же. В одиночку такие боли переносить невозможно.
Мед.сестра. А как же мы? А муки наши родовые? А ваши измены и муки душевные? Все ведь терпим! Да вы не раскисайте! Я вот смотрю, у вас глаза заблестели. Что-то пишете, не завещание ли, случайно? Не забудьте упомянуть меня.
Георгий. Да в завещании моем одни грехи да долги. А вот жалобу главврачу напишу, это точно.
Мед.сестра. А вы не наркоман случайно, что так настаиваете на наркотиках?
Георгий. Нет, дорогая моя, в данном случае я пишу о том, что слишком уж бессовестно со мной обращаются, ущемляют права человека.
Мед.сестра. В чем дело? Разве я плохо ухаживаю за вами? Я даже боюсь стать поводом для сплетен.
Георгий. Вот именно, это меня и доконало. Разве можно человеку, который прощается с жизнью, поминутно демонстрировать то, как она прекрасна. Я больной, но не импотент. Разве можно быть столь бессовестно привлекательной. После тебя мне жить не хочется. Тебя можно вместо электрошока применять с твоими коленями. (Кладет руку ей на колено.)
Мед.сестра. Доктор, вам вредно нервничать. А вы, оказывается, романтик! Хотя врач и романтик это все равно, что мясник и поэт в одном лице.
Георгий. Это благодаря тебе я стал романтиком. Вот подожди, выздоровею, украду тебя и в шампанском буду купать.
Мед.сестра. (Пытается встать, но Георгий ее опять удерживает). Поэтому постарайтесь поскорее выздороветь, не то на этой кровати далеко не уедешь.
Георгий. Когда я тебя вижу, я летать начинаю. Посиди еще пять минут. Хочешь, почитаю свою анонимку?
Я тебе, столь недоступной, верен каждый миг,
Но, увы, никто не слышит сердца стук и крик!
Разве кто-то для кого-то сочиняет стих?!
Жажда жизни, страсть и время подгоняют их.
Мед.сестра. Страх или страсть? Что вами в конце концов движет? Дайте мне переписать. Ведь это, кажется, посвящено мне?
Георгий. Если тебе нравится, вот, пожалуйста, еще! Между нами пока еще ничего не случилось, а я уже тебе стихи посвящаю. Представь себе, какие шедевры появятся потом.
Мед.сестра. Потом вы уже ничего не напишете. До и после - это две разные и совершенно противоположные философии жизни. До все мужчины оптимисты, а после мгновенно становятся пессимистами.
Георгий. Послушай крик души из потустороннего мира:
ОНА
Хоть и Ева я, но безгрешная.
Я вдова любви безутешная…
Мы летим на свет, словно бабочки,
Но сгораем вдруг, словно лампочки.
ОН
Не жена ты мне, не любовница,
И не друг ты мне, не поклонница.
Почему ж во мне столько ревности?
Почему ж во мне столько нежности?
ОНА
Ах! К чему эти страданья?
Мимолетные признанья?
Жизнь – сплошные расставанья,
Здравствуйте и до свиданья!
ОН
Тот, кто секс с любовью путает,
Себя ревностью не мучает,
Кто “любовью” занимается,
В небеса не поднимается.
ОНА
Я живу так, как мне нравится,
Не хочу ни в чем я каяться.
Страсть нам вечною только кажется.
Слишком быстро все кончается.
ОН
Жить привычней не по совести,
Я не вижу в этом доблести,
Тот, кто через день влюбляется,
Не успеет и покаяться..
ОНА
Я не ангел и не грешница.
Я минуты страстной крестница.
В нас камнями тот бросается,
Кто невинным притворяется.
ОН
Поздно мы с тобою встретились,
В книге судеб не отметились.
Ты для всех всегда желанная,
Твой талант – твое приданое.
ОНА
Быть вампиром или жертвою,
То монахиней, то стервою, –
Роль по пьесе все меняется.
Нам, актерам, все прощается.
ОН
Не могу я жить в этой серости.
Я дождусь любви в своей крепости.
Не писал бы я эти глупости,
Но достойна ты лучшей участи.
ОНА
Ждет зима весны – распогодилось.
Я раздвоилась и расстроилась,
Мириадами брызг рассыпалась,
С веток листьями я осыпалась.
ОН
Без любви стихов не написать.
Без стихов любви не описать!
Пусть все будет так, словно в первый раз,
Да простит нас Бог не в последний раз!
ОНА
Грош цена душе без духовности,
Как и женщине без греховности.
Ах! Как скучно быть респектабельной,
Лучше буду я сногсшибательной.
ОН
Приходи ко мне, моя милая,
Женской слабостью ты всесильная.
Когда нет тебя – жизнь кончается,
Когда ты со мной – начинается.
P.S.
И так от первого свиданья
И до последнего прости!
Скажу и я вам: “До свиданья!
Мне крест свой надо донести”.
Мед.сестра. (С иронией). Значит, я одна из прохожих, случайно встретившихся на улице?
Георгий. Нет, моя дорогая, я считаю, что мне повезло, раз я напоследок встретил именно тебя. ( Берет руку мед.сестры и ласкает ее.)
Мед.сестра. Доктор, мои колени – это еще не эрогенная зона, вы их успеете исследовать, не будем торопить события. А стихи я возьму, с вашего позволения.
Георгий. Такая эффектная и такая холодная женщина. Тебя срочно лечить надо.
Мед.сестра. (Берет листки). Хоть вы и доктор, но плохо знаете специфику реанимационного отделения. Вы хоть после операции расслабляетесь, а здесь каждую минуту ждешь тяжелого больного и черт знает кого еще, так что этот крест всегда, как Дамоклов меч, висит над нами. Тут уж не до романтики.
Георгий. Ну, раз вы так начитаны, то должны знать и то, что каждый приговоренный к казни имеет право на последнее желание. Поцелуйте меня хоть раз, и вы свободны.
Мед.сестра. Я вас поцелую, когда вы побреетесь, а то на вашем лице живого места не осталось.

Убирает руку Георгия с колена и собирается встать. Георгий скрещивает руки на груди, как покойник, и закрывает глаза. Мед.сестра разнимает его руки, вдруг крепко целует его и выходит. В дверях она сталкивается с крупным мужчиной в белом халате, но без колпака, чем он и выдает себя как посетителя. В руках у него цветы, но держит он их как веник. Мед.сестра прикрывает за собой дверь.

Мед.сестра. Мужчина, это реанимационное отделение. Сюда вход посетителям категорически воспрещен. Кто вас впустил?
Давид. (Разыгрывает возмущение). Как это так, кто впустил? А вас, позвольте спросить, кто впустил сюда? Я вообще не понимаю, где я нахожусь, в больнице или на показе мод, а, девушка?
Мед.сестра. Я вам не девушка, а старшая мед.сестра. Прошу вас немедленно покинуть помещение, у меня из-за вас могут быть неприятности.
Давид. Очень приятно, что вы не девушка... Но если вы мед.сестра, то я главврач, и из-за меня у вас, поверьте мне, никогда не может быть неприятностей.
Мед.сестра. Во-первых, если вы врач, то где ваш колпак? Во-вторых, у нас совсем другой главврач. А вы из какой больницы? Там, где наш больной работал?
Давид. Нет, из психиатрической. Ну-ка, следите внимательно за моим пальцем. Направо, налево, так, хорошо. У вас глаза, как противотуманные фары мерседеса. Кстати, вы немного косите, но это вам даже идет.
Мед.сестра. Шутите от избытка здоровья, а больному каково, ему не до посетителей. Так что прошу на выход.
Давид. Слушай, сестра, я не посетитель, а друг детства, так что мой приход его только обрадует. Если узнает, что Давид пришел, он сам тебя попросит, чтоб впустила. Возьми это для начала. Я бы тебе цветы подарил, но, по-моему, наличка лучше.

(Опускает в карман халата мед.сестры деньги. Мед.сестра привычным движением достает их и, на ходу рассмотрев сумму, сует их обратно себе в карман.)

Мед.сестра. Ну, зачем вы мне столько денег даете? Что я вам, официантка, что ли?
Давид. Что вы? Официанткам я так много не плачу. Это вам на французские духи, чтобы вы больницей не пахли, когда мы с вами за город поедем после дежурства. Кстати, а как он, знает уже или нет еще?
Мед.сестра. Знать не знает, но, по-моему, догадывается. Он же врач, настоящий, кстати. Но эмоций ему не занимать, все в постель приглашает, привычка у него такая, что ли? Иногда очень сильные приступы боли бывают, сейчас на наркотики переходит. Ну, черт с вами, входите, но только не надолго.
Давид. А вы скоро освободитесь? Я вас в машине подожду у ворот. Белый мерседес, белый халат, вот колпак еще надену, и вы меня вообще не заметите, мимо пройдете.
Мед.сестра. Вам бы лучше на велосипеде почаще ездить для формы. Только, боюсь, он вас не выдержит. Даю вам 15 минут, не больше. У меня скоро дежурство кончается.
Давид. Я терпеливый, дождусь. (Давид входит в палату. Георгий слабым движением руки приветствует его).
Давид. Ты, я вижу, времени даром и тут не теряешь. Как всегда, в окружении красивых женщин. Вот, тебе мои девочки цветы прислали. (Ставит цветы в графин с водой на тумбочке.) Да у тебя здесь не палата, а оранжерея. Поклонницы или больные?
Георгий. Присаживайся, Простак! Рад, что явился. Не хотел уходить на тот свет по- английски, не попрощавшись. Ты, я вижу, с цветами, как на панихиду пришел. Пока рановато.
Давид. Да брось ты ныть, не по твоей это части! В таком обществе можно и полежать. Ты все еще гроза женщин и рогатых мужей.
Георгий. Да вот с тоски стихи ей тут читал. Мы по инерции все мечемся, буксуем, делаем вид, что движемся, а фактически стоим на месте. Я чувствую себя здесь, как в колумбарии, почти живой труп.
Давид. Рано ты в ад собрался. Может, еще и в рай попадешь. Сколько обреченных людей ты спасал от гибели. Все ведь там известно. Примут во внимание как смягчающее вину обстоятельство. Опять же реинкарнация! Глядишь, и вернешься, только на этот раз лучше бабой для разнообразия. Вот мужикам праздник будет!
Георгий. Может быть, мне легче было бы, если б я не был врачом. Но психотерапия мне вряд ли поможет. Всю жизнь поднимаешься на вершину и, так и не достигнув цели, вдруг летишь вниз, как лыжник, набирая скорость, и прямо в тоннель, как в предбанник судилища.
Давид. Ну, хорошо, но, как врач, ты понимаешь, что опухоль может оказаться и доброкачественной. Вот дождемся результата анализов, и потом, есть еще народная медицина.
Георгий. Где ты видел благородного волка или паука? Хищник есть хищник. Благородным бывает в природе олень, он вегетарианец, а мы все хищники.
Давид. Георгий, ты ведь не из тех, кто легко сдается? Возьми пример Солженицына. Говорят, когда он писал “Раковый корпус”, то у него был рак. Однако неимоверной силой духа он повернул процесс вспять и выздоровел. Правда, сейчас таких мужиков уже нет, выродилась порода. Хочешь, анекдот на актуальную тему? К врачу приходит пара. “Доктор, спасите, сплошная тоска в постели, никакие стимулы не помогают”. Доктор задумался. В это время входит вторая пара с той же проблемой. У доктора идея: “- А вы попробуйте поменяться. Последний шанс.” С тем ушли и пропали. Через месяц доктор на улице встречает одного из мужчин.
– Ну, как дела? Мой рецепт помог?
– Да, доктор, мы так счастливы, так благодарны вам. У нас медовый месяц.
– А как вторая пара?
– Кто? Девушки? А мы их не видели.

Давид смеется. Георгий молчит.

Георгий. (Мрачно). Странные времена настали. Раньше я такой анекдот своим предкам и не осмелился бы рассказать, а если б и рассказал, то потом бы долго пришлось объяснять им, что к чему, все равно бы ничего не поняли. А сейчас все это настолько привычно, что даже и не смешно. Размножаемся, как кролики, вот природа сама начинает регулировать численность.
Давид. Слава Богу! Это не коснется нас. Ведь в нас еще сильна семейная традиция, понятия чести, порядочности, нам разложение не угрожает, хотя сегодня эти понятия размыты так, что иногда и не знаешь, с кем имеешь дело.
Георгий. Если в мире останутся только “голубые” и лесбиянки, что станет с генетикой? Перевелись аристократы духа с голубой кровью!
Давид. А разве эти голубые не лучше тех бандитов с большой дороги, которые воруют в археологических музеях шедевры искусства, переплавляют памятники великих людей, составляющих гордость нации, и фактически грабят собственных детей? А потом на эти грязные деньги пируют и пьют тосты за Родину, и за великих предков, которых сами же продали. Как не предпочесть этим подонкам того голубого, который всю антикварную мебель завещал любимому городу. Попробуй сейчас найти что-либо из его коллекции в музее. Все исчезло. И кто это сделал? Те “рыцари”, которым доверили их охрану. Лучше быть бездетным, чем плодить таких же нравственных уродов, как они. Да, чуть не забыл. (Давид достает из нагрудного кармана пачку денег и кладет на тумбочку.) Это на мелкие расходы, а потом, если будет нужно, я еще подброшу для подогрева.
Георгий. Ты что, убил кого или ограбил? Или тесть на старости лет расщедрился?!
Давид. Ты прекрасно знаешь, что единственное, в чем я всегда превосходил тебя, — это умение делать бабки из ничего. По завещанию все оставляю своей жене и дочери.
Георгий. А грехи кому завещаете, милостивый государь? Или с собой их возьмете? Так ведь с ними в рай не пустят. От них еще при жизни надо избавляться.
Давид. А где ты видел безгрешного человека? Его в природе не существует. Даже младенец, впервые попробовавший куриный бульон, не чист. Нет, мой дорогой, яйцо — это зародыш живого организма, и курица имеет право на жизнь, как и человек. Это тебе, Казанова, надо о грехах беспокоиться. Сколько обманутых женщин и рогатых мужей на твоей совести?
Георгий. Где ты был до сих пор со своей теорией? Тебя на том свете ждут стада поглощенных тобою животных, Гаргантюа всеядный! Но я не об этих грехах веду речь. Есть грехи внутривидовые, внутриклановые, когда нарушается закон стаи. Разве не об этом хотел ты со мной поговорить? Вот ты уже смутился, даже в глаза мне не решаешься глядеть.

Давид молчит, он бледен и тяжело дышит. Тяжелую паузу разряжает мед.сестра, которая с веселым видом входит в палату, держа в руках шприц.

Мед.сестра. Ну, как, друзья, детство вспоминаем? Давайте, больной доктор, долгожданный укольчик наркотика сделаем, и сразу жизнь станет намного веселей. А вам, дорогой посетитель, пора уже откланяться. Сегодня хороший день, ни одного тяжелого. Вот с вами разберусь, сдам дежурство, и все, я — вольная птица. Так что на бочок, пожалуйста. (Мед.сестра многозначительно смотрит на Давида).
Давид. (Встает). Я, пожалуй, пойду, не буду мешать вам при столь исторической процедуре.
Георгий. Боюсь, что в следующий раз принимать я буду уже на том свете. Тамара, перепоручите эту почетную обязанность дежурной сестре, нам с другом еще надо решить одну проблему, а потом любая часть моего тела будет в вашем распоряжении.

Давид тяжело опускается на стул. Потом платком вытирает лоб, шею.

Мед.сестра. (Давиду). И вот так каждый раз. Доктор, а боится уколов, как бешеной собаки, а говорит, что стесняется. Вырезал дырки на трусах, и делаем ему уколы через них. Трусы уже стали как сито.
Георгий. Я привык сам делать уколы другим.
Мед.сестра. Напрасно стараетесь меня смутить, доктор. Я ко всему привыкла, я не обижусь, но такой вам укольчик сделаю, месяц потом на животе отлеживаться будете.
Георгий. Ну, что вы, шуток не понимаете! На меня грех сердиться. Мне впору сейчас укольчик такой, которым собак усыпляют, сразу всем хлопот поубавится. Кстати, Давид, руки у нее и впрямь золотые. Даже и не поймешь, когда она иглу вводит, так что, если возникнут проблемы, приходи, не стесняйся. Только попасть сюда не просто, к нам только самых тяжелых принимают — реанимация.
Давид. Так ты чего хочешь? Чтобы я ради одного укольчика в аварию угодил?
Георгий. А чего чужое добро жалеть-то? Ты все равно и квартиру, и мерседес свой, все на жену по завещанию оформил. Своего-то себе хоть что-нибудь оставил, кроме места для уколов?
Мед.сестра. Помилуйте, больной доктор, чего вы своего друга раньше срока на тот свет отправляете? С него плакат можно рисовать на рекламу здоровья.
Георгий. Эх, сестра, сестра, а еще в реанимации работаете. Вы что, толстого покойника еще не видели?Ему уже ничего не светит. Вся надежда на тестя. Кстати, дал тебе этот скряга денег на леченье, Давид?
Давид. Тамара, вы не верьте, это у него от зависти фантазия заработала! Ты волну на меня не гони, Георгий, я, слава Богу, здоров, как бык.
Георгий. Как, разве не ты говорил мне, что СПИД у тебя, потому и завещание на жену оформил, что готов руки на себя наложить. Ну, слава Богу, если анализ не подтвердился. Но ты все-таки перепроверь, а вдруг ошибочка вышла? (Мед.сестра в растерянности не может понять - шутит Георгий или нет.) Так что, Тамарочка, пора вам делать выбор: разведенный романтик, больной, но с шансом на спасение, или мужчина соСПИД-ом, женой и двумя тещами.
Мед.сестра. А две тещи откуда? Что, две жены у него, что ли?
Георгий. Да нет, жена одна, но у нее, кроме матери, еще и мачеха есть, так что гляди в оба, когда в мерседес сядешь. А то, если застукают, вмиг скальп снимут, парик из твоей прически сделают.
Давид. (Встает и направляется к выходу). Так, ребята, я эту галиматью больше слушать не намерен. Вы ему лучше психиатра приведите. Тут с вами и взаправду заболеешь! Вы делайте друг другу уколы, а я пошел.
Георгий. Ты чего набычился? Струсил, что ли? Садись, я же не всерьез. Впрочем, у тебя всегда были нелады с чувством юмора. Говорят, это неизлечимо. Да садись, ведь так и не поговорили о главном. Тамарочка, укол отменяется, но есть вопрос. Какие цветы ты любишь больше всего?
Мед.сестра. Желтые розы, а что?
Георгий. Вот, возьми эту пачку и купи себе вагон желтых роз. Это цвет измены, но он подходит к черному цвету.
Мед.сестра. (Быстро берет деньги и привычным движением ловко опускает в карман). Спасибо, доктор. Но вы же знаете, что я не ради этого так болею за вас.
Георгий. Знаю, дорогая, я все знаю. Ты такое слово хорошее сказала. Спаси Бог, ты спасительница наша. Только за то, что ты каждый день видишь, переносишь и переживаешь, уже тебе наше большое спасибо. А сейчас беги, у нас мужской разговор.

Мед.сестра стоит у двери в недоумении, но Давид встает, выпроваживает ее, подняв палец к губам, и, закрыв дверь, возвращается на место.

Давид. Ну, ты горазд спектакли ставить. Будь на моем месте кто-нибудь другой, так этим судном бы тебя по голове и шарахнул.
Георгий. Цель оправдывает средства. С другим я бы так не поступил.
Давид. А тебе рано еще праздновать победу. Я сейчас твою кралю увезу за город и такой роман закручу, что ей в больницу возвращаться не захочется. А потом ее трусы, как трофей, тебе презентую. Уколы в них делать будешь.
Георгий. Ты знаешь, мне пока еще не приходилось покупать женщин, так что я не балую себя такими воспоминаниями. Если она после всех этих разговоров еще рискнет сесть к тебе в машину, то еще неизвестно, кто кого изнасилует. Видел, как она профессионально бабки сглотнула? Это, брат, волк в овечьей шкуре.
Давид. Так ты ж ухаживал за ней, стихи ей читал, бабками ее одарил. Какую картину ужасов ей нарисовал. Ради чего? По привычке, что ли?
Георгий. Это от одиночества, Давид! Я всем запретил себя навещать, и близким, и сотрудникам, под предлогом карантина в реанимации. Не хочу, чтобы видели меня в таком виде. Да и к смерти надо готовиться. А она это так, по привычке или по инерции, называй, как хочешь. Давай-ка лучше мы с тобой поднимем занавес и поговорим о главном. Ты, если не ошибаюсь, за этим и пришел, не
так ли?

Давид молчит, опять не смотрит в сторону друга.

Давид. О чем ты, Георгий, не пойму я тебя. Поздно нам с тобой разбираться, ничего ведь уже не изменишь.
Георгий. Вот ты говорил о моих победах, а о своей по скромности умолчал. Кстати, как твои домашние, жена, дочь там и так далее. Почему не пришли проститься? Передай от меня привет, пусть не поминают лихом, если что не так.
Давид. Да о чем ты? Мы все так тебе благодарны. Я не забыл, как ты заботился о них, когда я сидел. Им ни в чем не было отказа: и путевки на море, и подарки, все на высшем уровне. Придут, когда тебя в палату переведут.
Георгий. Отсюда меня прямо в морг и переведут. Так что, если встретимся, то в другой жизни. В таком виде я некоммуникабельный, вызываю только жалость, а это оскорбительно. Поэтому я никого не допускаю к себе. Мне к суду на небесах надо готовиться.
Давид. Раньше ты не был таким верующим. Может, это от страха перед смертью?
Георгий. Человек еще при жизни должен отвечать за свои грехи, не надеясь на всепрощение. Вот чего ты боишься! Это и привело тебя ко мне.
Давид. По-моему, мы достаточно хорошо знаем друг друга. Какие у нас могут быть секреты?
Георгий. Мы не то, что о других, но и о самих себе многого не знаем. Чем больше копаешься в своей душе, тем глубже увязаешь в вопросах, на которые даже сама смерть не дает ответов. Но эти вопросы мучают нас всю жизнь.
Давид. Если ничего изменить уже нельзя, то самобичеванием делу не поможешь. Так можно и мазохистом стать. Я даже в церкви не исповедуюсь.
Георгий. И напрасно. А ты попробуй. Ведь тебе очень хочется освободиться от этой ноши, только пороху не хватает. Хочешь, я помогу тебе? Ну-ка, вспомни, как ты зачастил к нам после моей женитьбы? Дорогие подарки, цветы. А потом вдруг пропал, как дерьмо от самолета? Ну, чего молчишь, кишка тонка? Слабо признаваться?
Давид. (После паузы).Я не хотел причинять тебе боль, тем более сейчас. Я всегда любил тебя, ты был моим кумиром. Пытался подражать тебе, но бездарно. Ты всегда был лидером, душой общества. С тобой просто невозможно было конкурировать, все тебе давалось легко, играючи. Ты покорял вроде бы недоступных женщин, казалось бы не прилагая для этого никаких усилий. Наконец-то ты женился на самой красивой из них, и я решил, что вот ты наконец-то остепенился и стал примерным семьянином, но куда там. Ты продолжал разгульную жизнь, а твоя жена томилась в одиночестве. Да, я завидовал тебе, но никаких порочных намерений у меня и в мыслях не было. Пока, однажды, неожиданно для самого себя не оказался перед свершившимся фактом. Потом я очень переживал случившееся, но было поздно, и я предпочел вообще сойти со сцены.
Георгий. Не вешай мне лапшу на уши и не разыгрывай наивного мальчика. Я точно знаю, как все это произошло. Мне Майя сама во всем призналась. Сначала, конечно, она все отрицала, но я пересказал ей ваш разговор по телефону, который случайно подслушал, и обещал простить ее, если она скажет мне правду. Вот она и купилась.
Давид. И ты простил ее после того, как узнал правду столько лет спустя?
Георгий. Я не в состоянии простить женщине измену, как бы ни любил ее. Здесь важен не столько сам факт измены, как то, что тебя принимают за дурака и вместо настоящих ценностей подсовывают бижутерию.
Давид. Самолюбие или самолюбование? Ты всегда был эгоцентриком. Надеюсь, ты понял, что не я был активной стороной, хотя от греха не отрекаюсь.
Георгий. А что ей оставалось делать? Разве могла она сладить с бывшим чемпионом страны по борьбе. Ты бы и мужчину мог изнасиловать при желании.
Давид. Это ее версия, но это ложь. Я сразу же хотел признаться тебе во всем, но она умоляла меня не выдавать ее. Вы выглядели такой счастливой парой, что я не решался нарушить эту идиллию. Но она и после меня, вернее, после того, как я отказался встречаться с ней, продолжала изменять тебе, причем с какими-то типами, которые и мизинца твоего не стоили. Меня все это страшно возмущало, и как-то раз при случайной встрече я попробовал образумить ее. Разойдись с ним и гуляй, пока тебе не надоест, или пока ты не надоешь своим любовникам, но пощади его достоинство, ведь он, в конце концов, отец твоего ребенка! Но все было напрасно. Если я разведусь с ним, то всякое мщение потеряет смысл— вот что она мне сказала, и я махнул рукой. Но теперь, после вашего развода, у меня нет оснований прикрывать ее. Все было как раз наоборот.
Георгий. Подожди! Что она могла знать о моих похождениях? Она знала только то, что я после тяжелой операции расслабляюсь с друзьями в ресторанах, но, видно, кто-то из мнимых друзей информировал ее. Не ты ли, друг мой?
Давид. Нет ничего на свете опаснее ревнивой женщины. Поначалу она только подозревала, потом стала следить, мы ведь не в мегаполисе живем, шила в мешке не утаишь. Так что тут я не при чем, сам виноват.
Георгий. Ты о моем шиле не беспокойся. У нее ни в чем недостатка не было. В том числе и того хватало с лишком, что ты имел в виду. Так в чем же я виноват? В том, что баловал ее? На базар она не ходила, квартиру она не убирала, даже обед не готовила - все делала экономка. А курорты? А наряды? Чего ей не хватало? От скуки на острые ощущения потянуло?
Давид. Тебя ей не хватало. Человеческого общения с тобой. Ты ж разрывался на части. И как только ты умудрялся успевать повсюду? Стать светилом в кардиологии, быть в отличной спортивной форме, появляться на всех тусовках. Нет, ты бесспорно талантливый человек, но успех вскружил тебе голову и ты, забыв о главном, стал размениваться на мелочи.
Георгий. И ты как раз подоспел вовремя. Лучший друг протянул руку помощи. Большое спасибо тебе. Впрочем, я в долгу не остался, но об этом потом.
Давид. Что ты хотел этим сказать?
Георгий. Один грех тянет за собой другой! Подло предавать друга, но порочить невинную женщину и клеветать на нее еще подлей. Она любила меня. Ждала меня каждую ночь, когда бы я ни вернулся. А какими преданными глазами она смотрела на меня! Такое не сыграешь. Имей мужество признать свой грех и будь готов нести за него наказание. Себя самого ведь не обманешь и от себя все равно не убежишь.
Давид. Я не знаю, какую версию преподнесла она тебе. Может быть, желая оправдать себя, она оклеветала меня, но давай попробуем восстановить в памяти тот вечер, когда мы с тобой случайно встретились в ресторане. Я был пьян, а ты потащил меня к себе в качестве живого алиби. Мы не успели выпить за здоровье твоей дочери ...
Георгий. (Перебивает). Кстати, твоей крестницы...
Давид. Тут уж мне оправданья нет, но я хочу, чтобы ты выслушал меня. Ведь такое могло бы случиться и с тобой, Георгий!
Георгий. Нет! Никогда в жизни! Со мною всякое случалось, я как мужчина завожусь с полоборота, но когда я вхожу в семью, где хозяин не то что мой друг, а даже просто знакомый, то я все грешные помыслы оставляю на пороге и...
Давид. (Перебивает). Не заводись, Георгий! Прошлого изменить уже нельзя, так хоть попробуем разобраться в том, что же случилось на самом деле...
Георгий. А случилось то, что, когда мне позвонили из больницы и мне пришлось ненадолго отлучиться, ты набросился на Майю.. (Пауза). Когда я вернулся, она спала, или притворялась спящей, не знаю, но это был первый случай, когда меня в моем доме никто не ждал. После того дня это стало нормой....Ты заслуживаешь самой жестокой кары, которую только может выдумать человек.
Давид. Все было не так, как ты себе представляешь Можешь убить меня, если хочешь, но выслушай сначала, не во имя оправдания, но хотя бы ради восстановления истины.
.
Гаснет свет. Георгий снимает парик с бородой и выскакивает из-под одеяла одетый. Накинув пиджак, который был перекинут через стул, он достает из кармана галстук и, завязав узел, превращается в подвыпившего дэнди, возвращающегося домой после веселого приключения. Давид снимает белый халат, переворачивает одеяло на кровати, прячет халат, и палата превращается в спальню. Давид берет букет цветов и вместе с Георгием переходит в комнату. Тамара надевает белый халат наизнанку и превращается в Майю. Майя переворачивает картину на стене, превращая ее в зеркало, а больничная тумбочка преображается в трюмо, на которое из ящика выкладываются разные кремы, духи и прочие принадлежности дамского туалета.
Все это время мы слышим голос автора, читающего стихи:

Мне осталось жить совсем немного,
Может, двадцать или десять лет.
И боюсь, и не боюсь я Бога,
Но спешу грешить, забыв ответ.

А ответ держать придется скоро
Тем, кто рвал запретные плоды.
Ни Коран, ни Библия, ни Тора
Не помогут от суда уйти.

Но не страшно грешному и это.
Страхом зло нельзя искоренить.
Каждый, кто нарушил правил вето,
Должен в жизни грех свой искупить.

После жизни, может, и неважно
Где, кому аукнутся грехи,
Только очень, очень, очень страшно
Знать, что нет обратного пути.

Я надеюсь на местечко в рае,
Впрочем, в ад мне легче угодить,
Но на Землю я вернулся б в мае,
Чтобы все сначала повторить.

Жизнь сыграла с нами злую шутку,
Ненадолго приоткрыв нам дверь.
Каждый день шагреневую шкурку
Рвет и жжет во мне живущий зверь.

Испытал я в жизни муки ада,
И в раю пришлось мне побывать,
От судьбы мне большего не надо,
И ничем меня не испугать.

Буду жить под небом, как придется,
Будет солнце, буду я плясать.
Ну, а если дождик вдруг начнется,
Веселей с ним будет горевать.

Мне осталось жить совсем немного,
Где-то двадцать или десять лет,
И боюсь, и не боюсь я Бога,
Но пока я не нашел ответ.