Солнечный луч пробился сквозь маленькую щелочку в шторе и начал гулять по комнате. За зиму он отвык от своих прав, поэтому двигался очень робко, готовый в любой момент ретироваться за чуть колыхавшуюся занавеску. Медленно, по миллиметру, преодолел ковер, застилавший комнату, и добрался до широкой кровати , занимавшей главенствующее положение в комнате. Все так же неторопливо взобрался по шелковому розовому одеялу, свесившемуся одним концом до самого пола, и уже наверху продолжил движение, пока на его пути не возникло препятствие в виде спящей женщины, коснувшись которой, он, повинуясь фантазии невидимого дирижера, принялся играть с ее лицом, щекоча и одновременно нежно лаская ее.
Дика медленно раскрыла глаза, и тут же, ослепленная непрошенным гостем, прикрыла их на минуту, привыкая к свету. Улыбка тронула ее губы, и когда она во второй раз распахнула глаза, мысль, что ее будит настоящее солнце, а не какое-то зимнее его подобие, наполнила ее радостью, и неожиданно для себя женщина запела возникший в голове веселенький мотив. Мотив еще не закончился, а она уже вспомнила, какой сегодня день и что ей предстоит сделать. Сегодня было тридцатое марта. Международный день театра. Ее профессиональный праздник. Вечером после спектакля в театре намечался небольшой междусобойчик с поздравлениями, веселыми шутками и розыгрышами. Но это вечером. А сейчас, днем, у Дики было другое, тоже неотложное дело. Эта дата имела для нее еще и личное значение – много-много лет назад первый муж в этот день признался ей в любви и попросил выйти за него замуж. Они с Ладо после этого всегда отмечали вдвоем именно тот день, когда поняли, что не могут жить друг без друга. И хотя Ладо давно нет в живых, а она замужем за Вахо, у Дики выработался ритуал – навещать первого мужа. Она так и говорит об этом: “Я иду на свидание к Ладо”.
Она не могла объяснить это словами. Просто у нее была какая-то внутренняя потребность одной придти на могилу, принести темно-красную, почти черную розу на длинном стебле, посидеть на скамеечке, мысленно разговаривая с мужем, рассказывая о последних событиях, делясь своими сомнениями и надеждами, и так же тихо уйти, но уже облегченной от части забот, как бы получив в этом безмолвном разговоре поддержку от любимого человека.

Дика вскочила с кровати. Она относилась к совам и вставала обычно поздно, тем более после спектакля, когда надо было сном восстановить потраченную во время представления энергию. В квартире было пусто. Близнецы – Петя и Павлик были в школе, Вахо с утра отправился по своим делам, а Ниночка, дочь Ладо, поступив в институт и дождавшись обещанной свободы, жила одна в квартире отца, которую Дика покинула после похорон мужа. Сейчас, когда по прошествии стольких лет горе притупилось, а воспоминания о счастливых моментах не дразнили своей несбыточностью, она уже могла заходить туда. А тогда Дика бежала, сломя голову, вернее, после похорон возвратилась к родителям, а тот дом, где была так недолго счастлива, заперла, решив сохранить для подрастающей дочери.

Кладбище было старое и очень уютное, хотя такой эпитет не приемлем для места вечного успокоения. Дика никогда не тяготилась этими посещениями, ей казалось, что город мертвых каждый раз приветливо встречает, сочувствуя ее горю. Она медленно шла по узкой тропинке, вчитываясь в надписи на надгробных плитах . Иногда попадались целые эпитафии, больше встречались краткие подписи “от скорбящих родителей” или “от любящих жены и детей”, но чаще всего были просто имя и фамилия с датами рождения и смерти, разделенными тире, в котором заключалась вся прожитая жизнь. Каждый раз женщина думала, как много вобрали в себя эти маленькие черточки: сколько в них радостей и горя, сколько побед и поражений. Только одни они знают все про всех, но молчат. Той же тропинкой возвращалась она спустя полчаса, стараясь не думать о том, что всего в нескольких метрах от могилы Ладо нашел свое успокоение Маэстро. По иронии судьбы и после смерти они оказались рядом. Два друга. А еще Дикин Учитель, научивший ее актерскому мастерству. Но Дика никогда не принесет ему цветы. И никогда не плюнет на его памятник. Он не стоит ни ее цветов, ни ее проклятий…

Дика выросла в семье врачей. Считалось, что она тоже должна поступать в медицинский институт. Девушка же в тайне от всех подала документы в театральный, прошла большой конкурс, была зачислена и только тогда призналась родителям. Домашние приняли новость весьма прохладно. Театр дома любили, актеров уважали, но единственную дочь видеть актрисой не хотели. Однако в конфронтацию с ней не вступили, посчитали, что это с ее стороны блажь, и она со временем одумается. Но Дика не одумалась, наоборот, серьезно увлеклась занятиями, тайком пробиралась на все репетиции театра, находившегося в том же здании, что и институт. А когда узнала, что Маэстро – театральный кумир, чьими новаторскими постановками восторгался город, а сама Дика просто ими бредила, набирает в будущем году курс, она специально осталась на год, чтобы попасть к своему идолу.
Знакомство с Маэстро превзошло все ожидания девушки. Студенты любили своего преподавателя, ходили повсюду за ним следом, как вылупившиеся утята, не спускали с него глаз, ловили каждое слово, разве что в рот не заглядывали. У известного режиссера была приятная внешность – высокий, худой, с тонкими чертами умного лица, он походил на байроновского героя. И прическа у него была несовременная – прямые черные волосы пострижены намного длиннее, чем того требовала мода. И одевался он всегда одинаково, подчиняясь собственному вкусу и стилю – и в летнюю тбилисскую жару, и в зимнюю стужу неизменный костюм с белоснежной сорочкой. Только летом цвет костюма был посветлее и ткань потоньше, а зимой наряд дополняли длинное прямое пальто, удивительно шедшее его стройной фигуре, и шляпа. В общении Маэстро был всегда предельно вежлив, никогда не повышал голоса, ко всем студентам обращался на вы, подчеркивая этим, что уважает их и считает равными себе, однако панибратства не терпел и пресекал в корне. Дистанция между ними была очерчена в первый же момент знакомства. Он всегда для них Учитель, а они навсегда останутся его учениками.
В группе был установлен негласный кодекс – никакой пошлости, никакой ненормативной лексики, никакой лжи, полное подчинение собственных интересов общему делу – служению Театру. И Маэстро – верховный жрец в этом коллективе. Его слово – закон. О предательстве не могло идти и речи. Тому, кто не мог или не хотел подчиниться такому простому правилу, лучше было покинуть курс. Желающих не нашлось.
Все студентки были влюблены в Маэстро. И рафинированная интеллектуалка Медико с миндалевидными глазами испуганной лани и такими длинными и тонкими пальцами, какие Дика видела только на картинах старинных художников, а в жизни никогда больше не встречала. И высокая полная красавица Ламара, приехавшая из района и пришедшая на первое занятие в калошах. И шестнадцатилетняя Дарико с тоненьким голоском и фигурой вечной травести. И Руся, обладавшая потрясающей способностью надевать абсолютно несочетаемые вещи, которые выглядели на ней как на законодательнице мод. Да и сама Дика с первой же встречи находилась в состоянии постоянной влюбленности в своего преподавателя. Все они хранили в памяти каждое его слово, каждую улыбку, ревновали своего кумира друг к другу и дружно соглашались, что его жена, простая школьная учительница, совсем ему не пара. Каждая в тайне от других в мечтах примеряла на себе роль его жены. К счастью, все это осталось в мечтах, и ни у одной девицы не возникло крамольной мысли осуществить желаемое.
Занятия проходили интересно. Много читавший и знавший в театральной сфере все или почти все, как сам любил говорить, Маэстро кроме этого обладал уникальной способностью доходчиво передавать свои знания. Когда же начались практические занятия, он постарался выявить способности своих студентов. Задания сменялись от простого к сложному, от статичного положения до замысловатого движения, от бытовой ситуации до психологической драмы. И всякий раз он требовал от них полного вживания в ситуацию и неожиданного, непредсказуемого решения.
Постановка первого спектакля стала праздником. У слова “первый” есть какое-то магическое значение. Кажется, что в самом слове заключены и нежная радость материнской улыбки, и ностальгическая грусть по безвозвратно ушедшему, и распирающая гордость по свершившемуся. Первый спектакль. Для него Маэстро отобрал пьесу незаигранную, редко ставившуюся, с большим количеством исполнителей, чтобы вся группа могла принять участие.
Читка происходила бурно. Студенты чувствовали себя рыцарями Круглого стола, отводя Маэстро роль Короля Артура. Читали долго, обсуждали действующие лица, долго примеряли и спорили, пока выбирали единственного исполнителя. Весь процесс происходил так, что каждый считал себя активным участником, чуть ли не решающим голосом. Да и все репетиции велись подобным образом. Маэстро давал им полную свободу импровизации для вырисовывания характера героя, часто своими провокационными репликами подливая масла в огонь, чтобы заставить их проявить характер, показать эмоции. Его роль казалась не самой главной, он как бы ушел на второй план, предоставляя будущим актерам возможность выявить и поверить в свои силы. И только много позже Дика поняла, что он, выбрав пьесу и принеся ее им на обсуждение, уже имел полностью сформировавшуюся концепцию. И не студенты самостоятельно выстраивали образы своих героев, а преподаватель умело вел их в нужном для него направлении.

Годы учебы пролетели так быстро, что Дика и не успела оглянуться, как с дипломом на руках оказалась распределенной в труппу второго по популярности столичного театра. Загорелая до черноты после двух месяцев, проведенных в Сухуми, в белом батистовом сарафане, который еще более подчеркивал загорелое тело, пятого сентября пришла новоиспеченная актриса на сбор труппы. Тогда-то она и увидела в первый раз Ладо, который был главным режиссером театра. Невысокий, много говоривший и жестикулировавший мужчина, походил на находящегося в вечном движении живчика. После чуть загадочного, чуть романтичного Маэстро он не произвел на Дику сильного впечатления.
И манера вести репетиции у него была совсем другой. Он каждому актеру на первой же репетиции полностью вычерчивал характер роли, ставил акценты, а потом тысячу и тысячу раз повторял одни и те же проходы, добиваясь идеального воплощения задуманного. Бегал по сцене, показывал непонятливым, как надо играть, иногда срывался на крик, выбегал из комнаты, крепко хлопнув дверью, но минут через десять возвращался успокоенный и готовый снова объяснять. Тиран, диктатор, да и только. Однако артисты его обожали. Дика скоро поняла, за что – энергия в нем била через край, он заряжал этой энергией всех окружающих, так что они с легкостью выполняли все его, казалось, немыслимые требования. При всем своем диктате он умел прислушиваться к чужим предложениям и даже когда сразу отбрасывал их со своей неизменной оценкой “чушь”, назавтра мог возвратиться к отвергнутой идее и принять ее, не забыв подчеркнуть автора.
После первого спектакля, в котором у Дики была небольшая роль, зато Ладо сумел так ее преподнести, что зрители обратили на нее внимание и запомнили, отношение молодой актрисы к нему изменилось. В новой постановке Ладо предложил уже ей главную роль, во время репетиций которой они так сблизились, что порой Дика удивлялась своей первой оценке, настолько изменилось ее мнение о режиссере. Ладо происходил из старой тбилисской интеллигентной семьи. Образованный, начитанный, знавший всех мало-мальски известных людей в городе и так забавно в лицах передававший всякие курьезные случаи из их жизни, что девушка поняла – никем, кроме режиссера, он и не мог быть в этой жизни. Вскоре она осознала, что влюбилась в него, и все то, что в начале раздражало в мужчине – невысокий рост, склонность к полноте, намечающаяся лысина и диктаторские замашки, перестало иметь решающее значение, уступив восхищению умом, решительностью, надежностью - тем качествам, которые привлекают всех женщин мира при выборе спутника жизни.
Премьера спектакля имела успех. Наутро Дика проснулась знаменитой. Это было так приятно. Родителей тоже распирало от гордости, они уже говорили всем знакомым, что еще в раннем возрасте заметили у девочки артистические задатки. Сама же Дика упивалась состоянием влюбленности. Расставаясь с Ладо, она уже думала о новой встрече, мечтала, чтобы вообще никогда не расставаться. И ее желание исполнилось. Ладо признался ей в любви. Только после свадьбы молодожен сознался, что из-за разницы в возрасте, а он был старше на пятнадцать лет, очень боялся этого разговора и ее реакции. Реакция была положительная.
Свадьбу сыграли небольшую. Ладо не хотел язвительных разговоров о главном режиссере и молодой дебютантке. Шафером был Маэстро, с которым Ладо сдружился с институтской поры. Маэстро был на десять лет старше Ладо, успел уже окончить политехнический институт, поработать инженером, а потом у него хватило силы воли в корне изменить свою жизнь и начать все сначала. С Ладо их сблизила одержимая увлеченность театром.
И потекли семейные будни. Позже женщина вспоминала о них, как о самом счастливом времени. Любимый муж, любимая работа. Что еще нужно женщине для счастья? Вскоре родилась Ниночка. Дика просто любила и купалась в любви близких.
Ниночке было два или три года, когда однажды Ладо объявил дома, что они с Маэстро решили создать новый театр, чтобы воплотить свои юношеские мечты и взгляды на развитие современного театрального искусства. Решил Маэстро, а Ладо он просто уговорил, так как в их тандеме он всегда имел главенствующее положение.
- А кто же будет главным режиссером в вашем театре? Насколько я знаю, в театре один главреж, - поинтересовалась Дика.
- Главным режиссером будет Маэстро, - как о чем-то самим собой разумеющемся ответил муж.
- А кем же будешь ты? – удивилась женщина.
- Я буду директором театра.
- И зачем тебе все это надо. Директор – это административная должность. У него много хлопот, тем более при формировании нового театра. Ты творческая личность и совсем не склонен к подобной работе, - пыталась она отговорить мужа.
- Ну, из нас двоих Маэстро еще менее склонен к директорству. А я буду по совместительству режиссером, - стоял на своем Ладо.
- Ты здесь главный режиссер и вполне успешный. Зачем тебе все это? – упорствовала Дика.
- У нас много задумок. Ты увидишь, мы создадим самый современный, самый замечательный театр. Весь мир будет говорить о нас.
- А как же я?
- Ты у нас станешь примой. Театр будет молодой, самые старые - мы с Маэстро. Актеров он приглашает из двух своих последних выпусков. Так что они тебе все знакомы.
Дика еще пыталась остановить Ладо, но он сказал свое решающее: “Я дал слово”. После этого она уже не возражала мужу, уважая его решение. Как в последствии она жалела, что не проявила настойчивость.

Новый театр – это всегда интересно. Тем более, когда начинаешь с нуля. Особенно когда режиссер Маэстро. Дика и забыла, как интересно с ним работать. Как увлекателен процесс обсуждений – поиска характера героев, выстраивание композиций, отдельных сцен. Рядом были старые друзья, с которыми она уже не раз все это проходила, которые понимали друг друга с полуслова. Они сразу же восстановили два своих студенческих спектакля и поставили новый. Три пьесы – это уже почти репертуар. Пока они играли в арендованном помещении. А Ладо в это время бегал, выбивал место для строительства нового здания, доставал деньги. Примерно в это же время в труппе появился Вахтанг - выпускник режиссерского факультета. Он был постарше всех стальных. До института успел отслужить в армии, а потом пять лет проработать в Руставском театре. Родом он был из кахетинского села. Очень спокойный, невозмутимый, вывести его из себя было невозможно. Среди молодых, заводных, вечно готовых на сумасбродные проделки актеров он выделялся своей обстоятельностью. Дика как жительница столичного города поначалу отнеслась к нему слегка покровительственно, но потом убедилась, что Вахо – сильная, незаурядная личность, ставящая перед собой четкие задачи и выполняющая их. В первых двух спектаклях он участвовал в качестве помощника Маэстро. Следующий он ставил самостоятельно.
Это была постановка по рассказам Кафки. Дика играла в нем героиню. Уже были сшиты костюмы, подготовлены декорации. Спектакль был на завершающей стадии. Маэстро посмотрел репетицию, похвалил всех, а через два дня отменил премьеру. Приближался очередной Ленинский юбилей, и надо было в срочном порядке обыгрывать революционную тему. Подобрали пьесу молодого московского драматурга. Постановку Маэстро поручил Вахо. Ставить заказной спектакль, да еще по произведению никому не известного автора, трудно. Но молодой режиссер справился. Маэстро появился только на генеральной репетиции накануне премьеры.
Наутро в расклеенных по городу афишах постановщиком спектакля вместо Вахтанга стояла фамилия Маэстро. Премьера прошла успешно. В газетах было много хвалебных статей. Сопоставляли с московской постановкой, причем сравнение было в пользу местной. О работе Вахтанга не было сказано ни слова. Он обиделся и с присущим молодости максимализмом разругался и хлопнул дверью. Через месяц также под своим именем Маэстро выпустил пьесу по Кафке. Дика так и не поняла, зачем Маэстро понадобилось приписывать себе чужую работу. У него своих постановок было достаточно, и все они прекрасно принимались зрителями.
К этому времени новое здание театра было готово. Если вначале Ладо и Маэстро много времени проводили вместе – обсуждали, планировали, спорили, постоянно встречались то у одного, то у другого дома, то по мере приближения конца строительства эти взаимные хождения друг к другу в гости сошли на нет. Ладо этого не замечал, у него голова все время была занята строительными проблемами, потом начались отделочные работы, затем пришло время завозить оборудование, а в стране повального дефицита все это было очень не простым делом. Наконец, состоялось новоселье, к которому приурочили премьеру по Кафке.
После восторгов новым зданием и премьерой Ладо заявил, что собирается ставить “Чайку”, и представил режиссерский план работы. Оказывается, все это время он каждую свободную минуту думал о “Чайке”, которую всегда мечтал поставить. Маэстро ответил, что эту пьесу намеревается ставить сам, и она сидит у него в плане на ближайший месяц.
Еще два-три раза Ладо приносил проекты своих новых постановок, и каждый раз Маэстро то под одним предлогом, то под другим отказывал ему. В последний раз весь театр был свидетелем, как они кричали друг на друга. У Дики, да и не у нее одной, сложилось впечатление, что Маэстро даже и не собирается близко подпускать Ладо к режиссуре.
Через пару дней после того скандала Маэстро пригласил Дику в кабинет.
- Я слышал, у вас есть кто-то знакомый в управлении. Обратитесь от своего имени, что вы озабочены состоянием здоровья Ладо и просите перевести его в другой театр. Он вам не откажет и сделает все это в тайне от вашего мужа.
Как завороженный кролик перед удавом выслушала это предложение женщина. Авторитет Маэстро в ее душе был еще так велик, что она молча вышла из кабинета и поехала в управление. Там служил муж золовки маминой двоюродной сестры. Как зомби проделала она весь путь, вошла в кабинет и только после приветливого обращения Георгия Ревазовича очнулась от напавшего на нее отупения.
- Дика, в чем дело? Что-нибудь случилось? Каким ветром тебя принесло ко мне? Ты так озабоченно выглядишь? – участливо спросил владелец кабинета.
- Все нормально, батоно Георгий. А озабочена я потому, что предстоит день рождения Ниночки. Вот потому я и зашла, чтобы вас с Наргизой пригласить к нам в воскресенье, - выкрутилась Дика.
Поговорив для приличия несколько минут об общих родственниках, женщина вышла из кабинета. На улице шел проливной дождь. В небольшом дворике управления под навесом стоял Маэстро.
- Ну как? – спросил он.
- Я ничего не сказала, - ответила актриса и прошла мимо, не останавливаясь. Слезы, смешанные с дождевыми струями, стекали по ее лицу.

Через две недели Ладо вызвали в управление. Он предупредил Дику, что постарается заехать за ней, но точно не обещал, так как не знал, насколько задержится. Женщина и не ждала его. Однако когда она вышла после репетиции, он ожидал ее, сидя в машине.
- В чем дело, почему тебя вызвали? – поинтересовалась она у мужа.
- Ничего особенного, - буркнул он в ответ.
- Нет, что-то случилось, - настаивала она. – На тебе лица нет. Взгляни в зеркало, на кого ты похож. Может, лучше я сяду за руль.
- Ничего, просто сегодня очень душно, - успокоил ее Ладо.
Они проехали какое-то время молча. Дика задумалась о чем-то своем, поэтому даже вздрогнула, когда раздался голос Ладо.
- Поступило письмо от труппы, что для дальнейшей успешной работы театра необходим другой директор. Я свою строительную миссию выполнил, а теперь необходим человек, известный за пределами страны, чтобы организовывать гастроли. А я для этого не подхожу. Пятнадцать человек подписались под тем, что я больше не нужен.
- Не может быть, - растерянно сказала Дика.
- Может-может, - усмехнулся муж. – Георгий Ревазович показал мне это письмо и предложил на выбор два театра.
- Ну, а что ты?
- Сказал, что подумаю, - медленно ответил мужчина. – Знаешь, что-то мне нехорошо. Лучше ты садись за руль.
Они поменялись местами. Дика продолжила дорогу в сторону дома. Ладо молчал. Через минуту она краем глаза заметила, что муж кулем осел на сиденье. Она развернула машину и помчалась в сторону ближайшей больницы. Когда она влетела во двор больницы, Ладо был уже мертв.
Похороны Дика помнит плохо. Говорят, она почти не сидела на месте, все время металась по комнатам, много говорила, все время вспоминала мужа, как будто разговорами о нем старалась удержать его по эту сторону жизни. Мать все время находилась рядом, успокаивала ее, старалась отвлечь.
Один момент Дика запомнила четко. Она вышагивала по комнате и краем глаза заметила входившего Маэстро, резко развернулась, вышла из комнаты и вернулась только после его ухода.
- Папа, что хочешь делай, но только чтобы его духа не было ни здесь, ни на кладбище, - попросила она отца.
В вечер после похорон она побросала кое-какие вещи в дорожную сумку и уехала в Батуми.

Дика любила этот город с его чистенькими уютными улочками, с неповторимым ароматом магнолий и других незнакомых растений, с его странным смешением всех архитектурных стилей и направлений и, конечно, с особенной приветливостью его жителей. Она любила его, как любим мы детскую игрушку, которую, повзрослев, храним всю жизнь как талисман, как молчаливого свидетеля безвозвратно ушедшей счастливейшей поры, прикосновение к которому или просто брошенный на него взгляд являются источником таких эмоций, каких порой нам не хватает в нашей взрослой жизни.
Вот к такому свидетелю ее счастливой поры рванулась Дика. Во внезапно обрушившемся на нее горе ей необходима была передышка, нужно было собрать мысли в кучу, осмыслить, что произошло, как с этим примириться и как жить дальше. Вечный вопрос – что делать? И решать его Дика должна была сама. Не было Ладо, ее верного друга и надежной опоры. Теперь она сама должна быть опорой для себя и для маленькой Ниночки. Она это понимала, но чтобы стать опорой, ей прежде нужно было найти утраченное с кончиной Ладо душевное спокойствие.
Почти все время она проводила на берегу, уставившись в набегавшие волны и механически перебирая мелкий прибрежный галечник. Монотонное звучание моря убаюкивало сознание, как будто нашептывало: “Все пройдет, все пройдет…”. Вода приятно ласкала кожу, унося с собой все печали, постепенно очищая и освобождая душу от мрачных дум и скоропалительных решений. Солнце ласково подмигивало с пронзительно голубого небосвода – “Все пройдет, все пройдет…” Казалось, что боль, поселившаяся внутри нее, незаметно ускользнула и уже не вернется больше. Но в следующее мгновение оказывалось, что боль не ушла, а только на краткий миг уснула , свернувшись калачиком, и вот она уже, как спущенная пружина, раскручивается с все убыстряющей скоростью и больно ударяет по напряженным нервам. И сразу небо становится свинцовым, солнце в искаженном сознании приобретает черный цвет, а ласковый шепоток все принимающей и все прощающей воды превращается в грохочущий в голове приговор: “Горе – смерть, горе – смерть…” Дика бросалась в море и плавала, плавала, плавала. До полной усталости, до синевы кожи, до пупырышек, до того, что усталые мышцы отказывались сделать еще хоть одно движение. Тогда она выходила на берег, шла в кафе и заказывала неизменную чашечку кофе и бутылку приятного на вкус терпкого грузинского вина. Потом снова возвращалась к морю. И все повторялось по кругу.
Дни шли за днями, похожие друг на друга, как близнецы. Иногда Дика отправлялась на почту и звонила домой, спрашивала, как дочь, и уверяла маму, что она сама в полном порядке, набирается сил и скоро вернется. Так прошел месяц. При очередном звонке мама сказала, что необходимо срочно вернуться – ее утвердили на главную роль и скоро должны начаться съемки. Женщина пообещала приехать.
На следующий день она честно решила выполнить обещание, сходила на вокзал, купила билет. До отхода поезда, была уйма времени. Дика зашла в кафе, чтобы выпить кофе, который в Батуми особенный – густой, тягучий, бодрящий. Напиток этот приготовлялся в больших жаровнях на горячем песке. Вода медленно забирала от смолотых в порошок зерен их цвет, вкус, аромат, превращаясь в бесподобное живительное питье. Тихо нагреваясь, оно увеличивалось в размерах, заполняя собой маленькую джезве, готовое в следующий момент выплеснуться на песок, но ему не давали это сделать, подхватывали и тут же наливали в маленькую фарфоровую чашечку. А перед Дикой через мгновение стояла эта чашечка с запотевшим стаканом чистой холодной воды – непременный атрибут кофе по-батумски. Медленно попивая кофе, Дика поняла, что она не хочет и не может возвращаться домой. Сама мысль о возврате, о том, что она вновь должна вступить на улицы, по которым везла умирающего мужа, пройти мимо больницы, в который врачи сказали, что Ладо больше нет в живых, пугала ее. Женщина заказала неизменную спутницу последних дней – бутылку вина. Пьянящий напиток с каждым глотком отодвигал ее страхи. Потом, почти счастливая, скорее освобожденная от груза мыслей, улетучившихся с винными парами, она отправилась к морю, чтобы наплаваться до изнеможения. Добралась до кровати в снимаемой комнате и забылась сном, а когда очнулась, оказалось, что поезд уже ушел.
Назавтра повторилось то же самое. И послезавтра. И через день, и еще через день. Мать по телефону уже просто срывалась на крик, настолько необходимо было присутствие Дики. Та обещала, клялась. Но все повторялось. Она брала билет, напивалась, иногда прямо с пирса бросалась в одежде в море, плавала, возвращалась в комнатку за вещами и … оставалась. Какой-то заколдованный круг, попав в который актриса не могла выбраться, хотела разорвать его, но не могла. Она чувствовала, что спивается.
В один из череды однотипных дней она, сидя в кафе, вдруг подняла глаза от стакана и увидела перед собой Вахо.
- Привет. А что ты здесь делаешь? – не удержалась Дика от вопроса.
- Привет, героиня, - ответил режиссер. – Да вот, зашел попить, что-то в горле пересохло. Не угостишь?
- Нет проблем, - сказала актриса и пододвинула стакан с водой.
- Кто же в Грузии пьет воду, когда на столе есть вино.
- Нет проблем, - как рефрен повторила она и, попросив чистый стакан, наполнила его вином. – Так за что же будем пить?
- За главную героиню, без которой никак не могут начаться съемки моего фильма.
- Так это ты режиссер этого фильма, - констатировала актриса. – Когда начало съемок?
- Еще не скоро. Всего лишь завтра.
- Действительно, прорва времени, - согласилась она. – Значит, ты за мной приехал.
- За тобой.
- Я не против, только вот билеты на поезд нужно купить. Или ты на машине, - предположила Дика.
- Нет, не на машине, но билеты на поезд у меня, - и Вахо похлопал по карману.
- Отлично. У тебя все схвачено. Тогда давай выпьем за успех твоего фильма, - произнесла тост женщина.
- За наш успех, - провозгласил режиссер, выпил залпом стакан и тут же прикрыл его рукой, увидев, что Дика собирается наполнить его снова. – Во-первых, у нас не принято, чтобы женщина в присутствии мужчины наполняла ему стакан. Это мужская обязанность. А во-вторых, нам на сегодня хватит. Пойдем, проветримся. В конце концов, приехав в Батуми, должен же я увидеть море.
Они встали, вышли из кафе и направились в сторону приморского бульвара. Молодая актриса подпрыгивала, дурачилась, рассказывала всякие смешные истории. Глядя на нее, никак нельзя было поверить, что всего полчаса назад она в одиночку пила в кафе. Мужчина шел молча, слушал, посмеивался ее шуткам, пытался осознать такую разительную
метаморфозу, произошедшую в актрисе, и все внутренне ожидал, что же она еще выкинет. И Дика не заставила себя долго ждать. Поравнявшись с фонтаном, состоявшим из каскада нескольких маленьких бассейнов, она, не раздумывая, прыгнула в него. Воды в фонтане было немного, но хватило, чтобы до половины намочить юбку женщины, этого ей показалось мало, и она подставила свое тело под струившуюся воду, а потом начала пританцовывать. Со стороны было смешно смотреть , как она высоко задирает ноги, пытается взмахивать прилипшей к телу мокрой юбкой. Она кружилась под какую-то, ей одной ведомую музыку, перепрыгивала из одного бассейна в другой. Вокруг начали собираться прохожие. Кто-то аплодировал, кто-то крутил пальцем у виска. Вахо подошел к краю фонтана, протянул руку, вытащил из воды Дику и свернул с ней в боковую аллею.
Она громко смеялась, но Вахо стало жутко от ее смеха. Смех резко оборвался и перешел в рыдание. Он прижал к себе плачущую женщину и стал медленно гладить ее по голове. Постепенно плач становился все тише и тише и, наконец, смолк.
- Не бойся, Дика, - сказал Вахтанг, вытирая платком ей глаза. – Не бойся ничего, я помогу тебе.

Он сдержал свое слово – помог ей вернуться в профессию, в жизнь. Фильм получился хороший. Они выиграли приз на международном конкурсе. Потом был еще один фильм, и еще один. Дика стала известной, ее узнавали на улице. Теперь она была не просто театральная актриса, которую знают только зрители одного конкретного театра. В театр Маэстро она уже не вернулась.
Через несколько лет они с Вахо поженились. Незаметно он стал для нее очень близким человеком. Когда Дика осознала это, когда поняла, что чувство, которое она испытывает к нему, - любовь, вышла за него замуж. Новое чувство совсем не походило на то, что она испытывала к первому мужу, но было не менее, а, может, даже более сильным. Тогда она была молодой, совсем неопытной. Это была любовь к мужчине, разбудившему в ней женщину. Теперь же это было чувство зрелой женщины, познавшей удары судьбы и горечь утрат и от этого еще больше ценившей выпавшее ей счастье.
Прошли еще годы. Они с мужем отдыхали во Франции. Гуляя по Марселю, присели отдохнуть и выпить кофе в уличном кафе. Вахо купил в киоске газету на русском языке, пробежал ее глазами и молча протянул Дике. Не в пример мужу никогда не увлекавшаяся прессой, она удивленно подняла на него глаза.
- Взгляни, что написано, - сказал тот.
Она взяла газету и прочитала, что скончался Маэстро.
- Царствие ему небесное, - бесстрастно сказала она причитающиеся случаю слова.
- И это все? – не поверил муж.
- А что я должна сказать, - спокойно продолжала женщина.
- Разве ты не рада его смерти? Неужели простила? Он фактически убил Ладо, в конце концов, чуть не сломал твою жизнь.
- Но не сломал же. Ты помог мне, поддержал, не дал погрузиться в болото жалости к самой себе. Бог ему судья.
- Я долго думал, в чем его ошибка. Ведь он нам преподавал такие высокие идеалы, а сам на проверку не выдержал их. А ведь был гениальный режиссер. Выходит, что гений и злодейство совместимы. Потом понял, что сам он до конца не верил в свою гениальность. Ему все время нужно было подтверждение ее. Отсюда и все эти метания.
- Бог ему судья, - повторила Дика. – У меня к нему претензий нет. Я – состоявшаяся актриса и счастливая женщина.