- Я не слишком рано? – спросила Катя открывшую ей дверь хозяйку. – А это тебе, - она протянула той букет белых хризантем и бархатный мешочек.
- Ой, а что здесь? – заинтересовалась Мака, Катина одноклассница, которая с детства обладала неуемным любопытством. Она достала из мешочка ожерелье, выполненное из металлических звеньев различной величины и конфигурации, соединенных между собой гагатовыми бусинками.
- Какая прелесть! – не удержалась от восторженного восклицания хозяйка.
- Спасибо, - сдержанно поблагодарила Катя, довольная, что ее подарок был так благосклонно принят.
- Только не говори, что ты сама его сделала? – догадалась Мака.
- Ну, не совсем. Делал мой друг по моим эскизам. Так что у тебя эксклюзивное украшение. Второго такого ожерелья в мире не существует.
- Как и твоего, - произнесла подруга.
- Да, как и моего, - подтвердила Катя. Ее ожерелье, одетое поверх тонкого черного глухого свитера, тоже было весьма оригинально. Оно представляло собой цепочку из больших серебряных ромбов, внутри которых были помещены меньшие ромбы, а в местах соединений находились белые и синие сапфиры, подчеркивавшие цвет глаз их создательницы.
- Ты как всегда оригинальна, - отметила Мака, оглядывая подругу с головы до ног. Высокая, стройная, на ней любая одежда смотрелась бы идеально. Сегодня она была в черных, чуть расклешенных брюках, ноги обуты в черные кожаные туфли на высоких каблуках с маленькими серебряными пряжками по бокам. На плечи накинут сиреневый приталенный пиджак, слегка разбавлявший доминирующий черный цвет одежды.
- Да я так всегда одеваюсь, еще со студенческой поры. Я люблю украшения, а они лучше всего видны на черном цвете. Как в ювелирном магазине на бархатной подушке. Так что считай мой наряд ювелирной подушечкой.
- Очень даже симпатичная подушечка. Но тебе с твоей белой кожей любой цвет одежды подходит, а я в черном выгляжу как ворона, - посетовала на свой смуглый цвет лица Мака.
Так они беседовали, а Мака тем временем демонстрировала свой новый дом, гордясь и хвастаясь одновременно удачливостью мужа, новоиспеченного бизнесмена, сумевшего вписаться в деловой мир новой страны. Тут ее кто-то позвал из кухни. Мака, извинившись, предложила Кате самой походить по дому и профессионально оценить работу дизайнера. Катя открыла ближайшую дверь и вошла в комнату, оказавшуюся гостиной, стены которой были выкрашены в бледно-розоватый цвет. Пол целиком застилал светло-серый ковер с геометрическим узором более темного цвета. Несколько глубоких кожаных кресел серого цвета, такого же цвета диван, низкий стеклянный столик, да еще несколько этажерок, заполненных керамикой и стеклом, составляли убранство комнаты. Дизайн был неплох, ничего лишнего. Сама Катя не любила такой стиль – слишком много кожи и металла. Но каждый человек имеет право на собственный вкус, так что Катя свой никому навязывать не собиралась.
С кресла, стоявшего задом к двери, поднялся мужчина, которого Катя поначалу и не заметила.
- Здравствуйте, меня зовут Павле Джохадзе, а по-вашему будет Паша Палкин, - широко улыбаясь, представился мужчина. Он был настолько высок, что на его фоне даже довольно просторная гостиная Маки казалась маленькой.
Мужчина был крупный, но грузным его назвать было нельзя. О таких говорят – атлетически сложен. Широкие плечи, прямая спина, длинные ноги, большая красивая голова. Диссонанс вносило сочетание вьющихся густых полностью седых волос с антрацитовыми смеющимися молодыми глазами.
- А по-нашему вы будете Палико Джохадзе – знаменитый центровой тбилисского “Буревестника”, - в тон ему ответила Катя.
- Неужели кто-нибудь в этом мире еще помнит мои юношеские подвиги? – удивился Павле.
- Кто хоть раз видел ваш знаменитый бросок, никогда не забудет это зрелище, - уверила его Катя.
- Ну, уж вы никак не могли быть свидетелем тех жарких игр, вас тогда родители разве что в цирк водили на утренние представления, - мужчина усомнился в причастности собеседницы к тем событиям, ввиду ее юного возраста.
- Во-первых, не такая уж я молодая, как мне хотелось бы и как вам кажется. Во-вторых, мы с девчонками занимались на первом этаже в гимнастическом зале и всегда бегали украдкой смотреть на ваши тренировки. А уж соревнования… Ни одной игры с участием вашей команды мы не пропускали. Тогда не было в ходу слово фанат. Но если его применить к тому времени, то мы были настоящими фанатками “Буревестника”.
- Подождите-подождите. То-то мне ваше лицо показалось знакомым. Вас зовут… - он замолчал, пытаясь в памяти воскресить давно забытое имя.
- Ладно, раскрою свое инкогнито. Меня зовут Катя Матвеева, а по-вашему – Эка Матиашвили
- Точно, Катя, - обрадовался Павле. – Ну, вас тоже нельзя было не заметить. Кстати, я даже видел ваше выступление на брусьях. До сих пор стоит перед глазами, как вы с верхней перекладины ласточкой устремлялись на нижнюю и делали на ней пируэт. Это было нечто, должен вам заметить. А куда же вы внезапно исчезли со спортивного горизонта?
- Долеталась ласточка. Долго лечила поврежденное при неловком приземлении колено. От вынужденного безделья я начала делать иллюстрации к прочитанной книге. Мама показала рисунки папиному другу, тот пришел в восторг и взялся меня подготовить к экзаменам.
- Так ваш отец – Александр Матвеев, - догадался бывший баскетболист. – Ну конечно, его дочка тоже должна была стать художницей.
- Вот как раз из-за того, что у меня папа был известный художник, я не хотела рисовать. Он раскритиковал мой детский рисунок. Да и не рисунок это был, а какие-то каракули, которыми восторгалась мама. Конечно, он был прав со своей точки зрения. Но меня, пятилетнюю девочку, так потрясли его слова, что после этого я в руки не брала карандаши. Даже на уроках рисования категорически отказывалась воспроизводить бесконечные кувшины и яблоки. Но то ли генетика взяла свое, то ли в больнице мне правда делать было нечего. А может, и то, и другое. Но что вышло, то вышло. Единственное, я умолила маму, чтобы она ничего не показывала и не говорила папе. Он ничего не знал, пока на третьем курсе один его московский друг, который преподавал в Строгановке, где я училась, не позвонил и открытым текстом не начал восторгаться моими успехами. Мы с мамой до этого его уверяли, что я учусь в университете на ист-факе. Шуму было много. Досталось и маме, и мне за конспирацию.
- Ну и как, простил он вас?
- Вы не знаете мою маму. В конце концов он извинялся перед ней за то, что по его вине чуть не был “загублен талант их дочери”.
- К счастью, это не произошло, - произнес мужчина.
- Ну, откуда вы знаете, талантлива я или нет. Может, весь мой талант остался на уровне пятнадцатилетней самоуверенной девчонки, - предположила Катя.
- Я просто чувствую, что вы так же талантливы, как и ваш отец. Кстати, я знал вашего батюшку. У меня даже есть одна его небольшая картина. Надеюсь, что и ваша работа когда-нибудь у меня тоже будет.
От употребленного слова “батюшка”, ставшего архаизмом в двадцатом веке, но так естественно слетевшего из уст нового знакомого, на Катю повеяло чем-то давно забытым, но очень родным. В мыслях она унеслась в детство, когда, сидя на коленях у бабушки, слушала рассказы о ее детстве, о домике в Замоскворечье, о старом укладе, об обычаях семьи… Эти рассказы как живые картинки всплыли перед ее глазами.
Всего одно слово, но оно незримой ниточкой соединило Катю с собеседником. У нее вдруг возникло ощущение, как будто они были знакомы всю свою жизнь. На какое-то мгновение она отвлеклась от разговора, прослушала вопрос и очнулась, когда поняла, что к ней обращаются.
- Простите, я на секунду отвлеклась, - извинилась она. – Что вы сказали?
- Я сказал, что очень жаль, что батони Александр так рано скончался. Сколько ему было лет?
- Папе было только шестьдесят три года. Он был здоровым человеком, - у Кати глаза заплыли невыплаканными слезами – разговоры об отце и его ранней смерти всегда вызывали у нее подобную реакцию.
- От чего же такая ранняя смерть? Говорили, что инфаркт. Меня тогда не было в Грузии, когда я вернулся, очень расстроился, узнав об этом.
- Инфаркт-то инфаркт, но его убил развал Советского Союза, - с горечью произнесла женщина.
- Странно, никогда бы не подумал, что он был таким приверженцем коммунизма, - удивил-ся Павле.
- В том-то и дело. Он всегда был противником государственной идеологии. Считал себя свободным художником, который должен жить вне политики. Никогда не был обласкан системой, но и никогда и не был гоним ею. Он потому и переехал в Тбилиси, чтобы быть подальше от “недремлющего ока”. Здесь, на периферии, было посвободнее. Творить было легче, зато прославиться гораздо сложнее. Но папа за славой никогда не гонялся. Он всегда говорил мне, и это было его кредо: “Пусть тебя ценят по твоим работам, а не по тому, с кем в дружбе состоишь”. Ни лишения, ни гонения ему не грозили. Наоборот, спрос на его картины за границей возрос. Сердце не выдержало самого факта, что рухнул привычный мир, а к новому он не был готов и не ждал от него ничего хорошего. Как-то в мой последний приезд перед своей смертью папа с горечью сказал, что революции делают идеалисты, а пользуются итогами, в конечном счете, материалисты. Он назвал их “ проходимцами”.
- Вы тоже так считаете? – спросил собеседник. – Я, например, член парламента и проходимцем себя не считаю.
- Ну, я моложе папы. Мне легче принять новое, - уклончиво ответила Катя. – И потом, когда мы говорим, мы исключаем присутствующих.
- Ну, спасибо.
Собеседники переглянулись и, не сговариваясь, рассмеялись.
- Вы замужем? – отсмеявшись, спросил Павле.
- А что, это так важно? – сразу же ощетинилась художница, а потом, увидев смущение на лице собеседника, смягчилась. – Я в свободном полете.
- Как это? – удивился бывший спортсмен.
- После двух неудачных попыток решила не искушать судьбу и быть вольным художником. Нет, семейная жизнь не для меня, - заключила она.
- А как же ваши родители? Я помню, ваш отец говорил, что у вас была очень дружная семья. Он всегда восторгался вашей матерью.
- Вот в том-то и дело. Такая жена, как моя мама, из меня не получилась.
- А дети у вас есть? – продолжал мужчина.
- Да, дочка Лилечка. Она в этом году тоже поступила в Строгановку, - не утерпела похвастаться Катя.
- А почему не в нашу академию? У нас тоже неплохие преподаватели, - поинтересовался Павле.
- Да мы уж привыкли. Третье поколение учится в Строгановке – папа, я, Лилечкин отец, теперь она. Все привычно, все по-домашнему.
- А что, ваш бывший муж тоже художник?
- Нет, Лилечкин отец скульптор. И довольно-таки известный. Может, слышали – Вилли Губерман?
- Как ни странно, слышал. Так он был вашим мужем? Отчего же разошлись? – посыпались на Катю вопросы.
- Не все сразу, - рассмеялась женщина. – Мы вместе учились. Наша любовь была как торнадо. Мы готовы были только любить и творить. А все остальное для нас не существовало. Но двум творческим личностям трудно ужиться под одной крышей. Кроме творчества есть еще жизнь. А она состоит из рутинных дел – надо готовить пищу, стирать, убирать, покупать, доставать. А Вилли кроме своих скульптур ничего вокруг себя не замечал. Он мог не есть, не пить, если его насильно не накормить. Ему все надо было не только напоминать, а чуть ли не силой заставлять делать элементарные вещи. Моя свекровь, Лиля Марковна, умнейшая женщина, мне так все и объяснила – ему нужна не жена, а вторая мама, которая будет заботиться о нем так же, как и она. Любовь кончается там, где начинается быт. Надо было выбирать – или посвятить себя ему, и тогда забыть о себе самой и своих амбициях, или заняться своим предначертанием, в котором в том возрасте я была очень уверена. Я выбрала свой путь. Вилли долго не мог смириться с моим решением, все думал, что я вернусь. Лиля Марковна подбирала ему то одну невесту, то другую, а он и смотреть не хотел. Она смирилась и даже попросила меня вернуться к нему. Я его люблю, но жизнь продолжается. Поезд уже ушел. Пять лет назад Вилли на концерте познакомился с одной женщиной, учительницей музыки, и наконец-то решился жениться второй раз. У них сейчас две девочки-близняшки, очаровашки. Когда Лилечка у них живет, они как два хвостика за ней ходят. Меня тоже все там любят, но я как-то заметила брошенный на меня украдкой такой тоскливый взгляд Вилли, что после этого стараюсь бывать у них редко. Мы с ним дружим. Фактически все мои выставки организовывает Вилли. Он очень много значит в моей жизни.
- А второй муж?
- Второе замужество было просто недоразумением. Николай был из новых русских. Молодой бизнесмен. Он так налетел, точнее, наехал на меня – этакая африканская страсть, прямо-таки без меня жить не мог. Закрутил, очаровал, задарил. Я и оглянуться не успела, как оказалась его женой. И тут вся его страсть пропала. У него единственная страсть – бизнес. Я ему так и заявила: хотел меня, так и сказал бы , нечего было паспорт штампом пачкать. Я прямой человек, мне все эти маневры ни к чему. Мне от него на память квартира в Москве осталась и еще кое-что, “за потраченное время”, как он сказал при разводе. А я в себя после этого приходила целый год в Сиднее. У меня подруга – режиссер позвала с собой ставить спектакль. Так я стала еще и театральным художником. И знаете, очень нравится. Совсем другая специфика. Мне вообще нравится себя пробовать все в новых и новых вещах. Это как спорт. Как будто проверяешь свои возможности. Ну, что это мы все обо мне и обо мне. Вы тоже о себе расскажите, - обратилась она к Павле.
- Вы так интересно рассказываете, у меня так не получится, - ответил тот.
- С каких это пор политик не умеет красиво говорить, - съязвила Катя.
- Нет, говорить красиво я тоже умею, но у меня жизнь простая. В ней нет стольких неожиданных поворотов. Да и обо мне сто раз писали в предвыборной макулатуре. После ГПИ работал на Кировском заводе. Когда началась борьба за независимость, стал выступать на митингах, потом все активнее и активнее. Во время образования политических партий вступил в консервативную партию, попал в актив, теперь в парламент. Вот такая моя политическая карьера. Да, еще женат, имею троих детей – старший сын уже сам женат, дочка учится в университете, младший сын только пошел в школу. Свою семью люблю, она для меня – все.
В этот момент открылась дверь, и в комнату вошла хозяйка дома.
- Вот ты где, - сказала она, обращаясь к Кате. – А я тебя по всему дому ищу.
- Ты же сама указала мне на эту гостиную. Вот я сижу и жду, пока ты освободишься.
- Да я совсем замоталась и забыла, - извинилась Мака. – Ой, и ты здесь, Палико. А ты когда пришел? Я и не заметила.
- А мы с Кобой вместе приехали и поднялись через гараж. Только ему кто-то позвонил, и он уединился в кабинете, а я сюда зашел, чтобы никому не мешать, - объяснил свое появление мужчина.
- Давайте, я вас представлю друг другу, - предложила Мака, вспомнив о своих обязаннос-тях хозяйки.
- Поздно спохватилась, - рассмеялся Павле. – Мы уже сами познакомились. Вернее, мы давно были заочно знакомы.
- Ну, что за город – все друг друга знают, - посетовала Мака, и тут уж все трое дружно рассмеялись.
- Я с твоего позволения, Палико, Катю заберу с собой, а ты иди в кабинет, Коба уже, наверное, закончил свою беседу, - отсмеявшись, сказала Мака.
Выведя Катю из гостиной, Мака показала ей расположение остальных комнат, а потом прямо, без всяких полунамеков, принятых в нашем городе, предупредила:
- Ты, подруга, в Тбилиси бываешь наездами, от нашей жизни отстала. Так что я тебе подружески вот что скажу – держись от Палико подальше. Он у нас известный волокита, ни одной женщины не пропускает, но при этом жену свою никогда не бросит. А ты женщина серьезная, тебе лишняя головная боль ни к чему.
- Спасибо за предупреждение. Но ты же помнишь, что я по характеру индивидуалистка. У меня напрочь отсутствует стадное чувство. Я никогда не влюбляюсь во всеобщих идолов. Так что можешь быть спокойна на мой счет, - самоуверенно ответила Катя.
- Не знаю, но когда я заглянула, мне показалось, что между вами искры сыпались, - настаивала Мака.
- Тебе только показалось. Мы очень мило беседовали. Павле оказался прекрасным собеседником – умным, тактичным, внимательным, - защищала нового знакомого Катя.
- Вот именно, он такой внимательный, тактичный. В его присутствии любая женщина чувствует себя Женщиной. Этим он и привлекает или завлекает нас. Вон, даже ты, всегда такая холодная и спокойная, сегодня при первой же встрече с ним так разговорилась.
- Просто так получилось. Он спрашивал, а я отвечала. Не могла же я молчать и игнорировать вежливые вопросы, - казалось, Катя уже оправдывалась, так напирала на нее Мака.
Мака тоже почувствовала, что перебарщивает, и решила сбавить обороты.
- Ладно, ты взрослая женщина, тебе самой виднее, как себя вести. Я просто хотела тебя предупредить, чтобы тебя не втянули в игру, правила которой ты не знаешь.
- Вот теперь я буду во всеоружии, - примирительно улыбнулась Катя. Где-то в глубине души у нее появилось ощущение, что и саму Маку не миновала чаша, о которой она предупреждала Катю.

Вечер удался на славу. Компания собралась разношерстная, но очень интересная. Разговор поначалу крутился вокруг политики, которая в последние годы является самой болезненной точкой грузинского общества, расколовшегося на демократов, консерваторов, республиканцев, лейбористов да еще на более два десятка всяких “истов”, дружно ругающих правящую партию. Когда стало совсем жарко, Мака по праву хозяйки дома дипломатично перевела разговор в нейтральную сферу искусства. Зазвучали песни, которыми так славится грузинское застолье. Засиделись допоздна. Под конец за столом остались только хозяева, Павле и Катя, которую Мака уговорила остаться ночевать, чтобы с утра вдоволь посплетничать без посторонних. Мужчины продолжали пить и обсуждать какие-то общие дела, а Катю, видя, что та клюет носом, подруга проводила в отведенную спальню.

Катя так устала, что, коснувшись подушки, сразу же заснула. Во сне ей снилось, что она не одна, что ее обнимает красивый и сильный мужчина. И вдруг она поняла, что это не сон. Что она действительно не одна в постели, рядом с ней лежит Павле, и это его руки обнимают ее. Осознав это, женщина выскользнула из-под одеяла и со словами: “Мне надо”, захватив свою сумку, лежащую на полу, скрылась в ванной. Там, умывшись и придя в себя, возблагодарила бога, что раздевалась в ванной, и все ее вещи были здесь, быстро оделась, тихо выскользнула в коридор, а потом, так же тихо, ни с кем не прощаясь, благо все в доме спали, вышла на улицу, захлопнув за собой дверь.
Только очутившись на улице, она смогла перевести дух. Ее душил гнев на Павле, посмевшего без приглашения заявиться к ней в постель. Что он о себе возомнил? И за кого он ее принял? Что она – семнадцатилетняя девчонка, у которой играют гормоны и которая готова заниматься любовью с первым встречным смазливым мальчишкой где угодно и когда угодно. Так, накручивая себя, она шла по пустынной улице, и цокот каблучков ее туфель раздавался в тишине спящего города. До дома было далеко. Нужно было спуститься на центральный проспект и попытаться поймать машину. Только она подумала об этом, как возле нее остановился “Жигуленок”. Когда-то эти машины заполняли все улицы необъятной страны, а теперь они стали символом безвозвратно ушедшего времени. Открылась передняя дверь, и раздался мужской голос:
- Садитесь, пожалуйста. Негоже женщине одной гулять ночью.
Как ни была возбуждена Катя, она послушно села в машину и машинально назвала свой адрес. Ехали молча. Водитель несколько раз пытался заговорить, но женщина молчала. Так же молча она вышла возле своего дома и молча же протянула шоферу купюру, но тот отказался и посоветовал впредь не засиживаться так поздно в гостях.
На следующий день она перезвонила подруге и извинилась за то, что вынуждена была уйти, не попрощавшись:
- Мама позвонила. Ты же знаешь мою маму, вечно у нее что-то случается, и весь мир ей должен тут же помогать. Вот я и сорвалась среди ночи.
- А сейчас все в порядке? – забеспокоилась Мака.
- Все нормально, - успокоила ее Катя.
- Ну, хорошо, а то я не могла понять, в чем дело. Я думала, что Палико тебя побеспокоил. Он утром почему-то из твоей комнаты выходил.
Катя заверила подругу, что о поведении Палико ей ничего не известно, и она видела его в последний раз сидящим за столом с Кобой и пьющим за любимую Грузию.
Поверила ей Мака или нет, она так и не поняла, но подруга пригласила заходить, Катя обещала, но не спешила, а через две недели ей по срочному делу пришлось выехать в Москву.

Попала она в Тбилиси только через два года. На этот раз в доме Катя была одна. Лилечка училась в Москве, а Ольга Федоровна полгода назад приняла предложение своего старого друга и вышла за него замуж. Жили они в сололакской квартире. Были очень счастливы. Катя радовалась за них, глядя, как опять светятся счастьем глаза матери. Но картины своего первого мужа по-прежнему продавать не соглашалась. Зато ее уговорили дать разрешение на вывоз картин в Москву для экспозиции работ Николая, Кати и Лилечки под названием “Три поколения Матвеевых”. Ради первой персональной выставки внучки Ольга Федоровна была согласна на все. Вот для организации этой выставки – отбора своих тбилисских работ и папиных картин, Катя и вернулась в город.
Осень, пора ртвели – сбора основной грузинской культуры, винограда, и выборов. На этот раз избирались депутаты в парламент. Город весь был оклеен пестрыми плакатами, призывающими электорат сделать правильный выбор. В глазах рябило от количества партий и еще большего количества кандидатов. Все сулили светлое будущее и золотые горы.
Катя была далека от политики, совершенно не разбиралась в обилии партий, которые казались ей как китайцы – на одно лицо, но в кои веки оказавшись во время выборов в Тбилиси, решила внять призывам телевидения и плакатов и исполнить “свой гражданский долг”. День выдался теплый, солнечный. Катя неспешно прошлась до института, в вестибюле которого располагался избирательный участок. Увидев на одном из плакатов лицо Палико Джохадзе, она обрадовалась, что на этот раз знает, кому отдаст свой голос.
Когда через несколько минут она покидала институт, к зданию с визгом подъехали три машины, из которых высыпали мужчины, начавшие или скорее продолжившие обсуждение. И вдруг один, что-то почувствовав, обернулся, пристально вгляделся в Катю, и его лицо озарилось такой озорной мальчишеской улыбкой, что у женщины даже перехватило дыхание от того, как мгновенно преобразился этот пятидесятилетний мужчина, как бы по мановению волшебной палочки превратившийся опять в знаменитого нападающего тбилисского “Буревестника”.
Пока женщина преодолела несколько ступенек, он уже был рядом с ней и засыпал вопросами:
- Где вы были столько времени? Никто не знал, где вас искать? Что случилось?
- Здравствуйте. Ничего не случилась. Просто у меня такой образ жизни на два города – сегодня я в Тбилиси, а завтра могу быть в Москве.
- Вы все это время были в Москве?
- Не только в Москве, а еще в Бонне и в Нью-Йорке, - спокойно ответила Катя.
- Я так рад вас видеть. Вы не можете мне уделить полчаса? У меня сегодня совсем нет времени, но я не могу отказать себе в удовольствии выпить с вами чашечку кофе. Вы не против?
- Мы не против, - согласилась женщина.
И снова улыбка осветила лицо Павле, но теперь это была скорее улыбка победителя, Катя не стала копаться в определениях. Джохадзе что-то крикнул своим спутникам и повел Катю, поддерживая ее за локоть, к машине.
Полупустое кафе, в котором они сидели через пять минут, было уютным, а поданный кофе выше всяческих похвал.
- Почти как в Батуми, - сказала Катя.
- Вот именно, - улыбнулся Павле. – Я знал, что ты оценишь и место, и кофе. И тут же, без перехода, прямо спросил:
- Почему ты сбежала?
- Потому что не была готова к этому, - так же прямо ответила Катя.
- Но ты же хотела, я чувствовал, что ты хотела, - настаивал мужчина.
- Может быть, и хотела, но повторяю, не была готова. От моего хотения до готовности длинный путь. А потом, извини меня, но твое вторжение никаким другим словом, как насилие, не назовешь.
- Ну вот, ты меня уже и насильником сделала. Спасибо тебе. Никто мне такого лестного эпитета еще не давал. Сказала бы прямо “нет”, и я б ушел, - обиделся Павле.
- А ты бы поверил в мое “нет”? Вы, мужчины, обычно его пропускаете мимо ушей.
- Потому что ваше “нет” означает “да”.
- Не будем вести философский спор по поводу женского “да” и “нет”.
- Не будем, - согласился Палико. – Да и не за этим мы сюда пришли.
- А зачем мы сюда пришли? – поинтересовалась женщина.
- Я хотел тебе сказать, что очень рад тебя видеть.
- И я тоже рада, - согласилась Катя, но мужчина махнул рукой, чтобы она его не прерывала,
и продолжил.
- Все это время я думал о тебе. Случайная встреча, а ты меня чем-то задела. Ты не идешь ни из моей головы, ни из сердца, - проговорил он на одном дыхании, как будто боялся, что не сможет сказать до конца.
- Я задела твое самолюбие тем, что сбежала от тебя, - предположила Катя.
- Раньше женщины мне тоже отказывали, но я на этом никогда не зацикливался. Нет, не в твоем побеге дело. С того дня все женщины потеряли для меня свою прелесть. Мне иногда кажется, что я в их присутствии веду себя как автомат. И мне это не нравится. Катя, что ты со мной сделала?
- Ничего я с тобой не делала. Успокойся и живи, как жил раньше, - посоветовала Катя. – Вон у тебя такой ответственный день, а ты на пустяки отвлекаешься.
- Как раньше не получается, да и не пустяки это. Если б я не был женат…
Павле замолчал. Катя тоже молчала. Так они просидели несколько минут в полном молчании, потом мужчина поднял глаза и сказал:
- Я тебе сейчас скажу одну вещь, ты только сразу не говори “нет”. Подумай, а через два дня я тебе позвоню, и ты мне ответишь.
- А в чем дело? – подняла глаза Катя.
- Не перебивай меня. Мне и так трудно это произнести. Первый раз в жизни так трудно говорить с женщиной. У меня есть дом в Гурии, достался от деда с материнской стороны. Там никто из моих родственников никогда не бывал. Дом заброшенный, стоит на отшибе, соседей рядом нет. Недавно я его восстановил, чтобы отдыхать там от всех и всего. Завтра будут объявлены результаты выборов, а через три дня я хотел уехать на две недели отдохнуть. Поедем вместе со мной. Мне так нужно отдохнуть от всей этой кутерьмы, от Тбилиси, от политики.
- Заманчивое предложение, только… - начала Катя, но Павле перебил ее.
- Я же просил, ничего не говори сейчас. Подумай. Только знай, один без тебя я туда не поеду. Как я смогу отдыхать, зная, что ты в Тбилиси.
Павле подвез Катю до дома и на прощание опять повторил: - Через два дня я жду твоего ответа.

Как ни пыталась Катя заснуть, сон все не шел к ней. Все ее мысли вертелись вокруг сегодняшней встречи и предложения Павле. Ведь не девочка уже. “Не первый год замужем”. Сама называла себя свободной женщиной, гордилась своей свободой и требовала от партнеров только прямоты и правды. Откуда это непонятное волнение. И почему в этот раз, когда ей прямо сказали, что от нее хотят, ее возмутила эта прямота. Ее неумолимо влекло к Павле. Как сказала бы Мака, она попала под магию его обаяния и уже не могла из нее выбраться. Потому-то она и сбежала в прошлый раз, так как уже тогда интуитивно почувствовала, что не сможет противостоять исходящей от него харизме. И что лукавить, ее возмутила не ситуация, разгневало не грубое “вторжение на ее территорию”, а испугала неспособность к сопротивлению именно этому мужчине.
Что делать? Вечный вопрос русской интеллигенции. Она всегда смеялась над ним. А теперь самой надо на него ответить. Опять бежать, то есть как страус зарыться в песок и, не видя проблемы, считать, что ее не существует? Так нельзя. И хоть через два месяца ей снова надо ехать в Москву, решение надо принять сегодня. На честно поставленный вопрос надо так же честно ответить.
Катя уже знала, что откажется. Не нужны ей приключения с женатым мужчиной. Но сна не было ни в одном глазу, мысли, даже после твердо принятого решения, крутились вокруг Павле, а перед глазами все так же стояла счастливая мальчишеская улыбка, с которой он смотрел на избирательном участке, когда увидел ее.
Поняв, что заснуть так и не сможет, Катя поднялась с постели и, надев джинсы и майку, спустилась в мастерскую, решив работой отвлечься от наваждения. Она не знала, что будет делать – рисовать, лепить, собирать. Руки сами кроили, резали, клеили, лепили, рисовали. Когда что-то стало вырисовываться, это оказалась кукла – маленькая копия Павле. И даже на шее, как у оригинала, был намотан белый шарф. Вот этот шарф больше всего и возмутил Катю. Она сорвала его и вместо него повязала ярко-алый, а куклу водрузила на стеллаж. Но когда, выкурив сигарету, выходила из мастерской, захватила свое творение в спальню. На этот раз она уснула мгновенно.
Проснулась Катя от звуков колокола, который оказался телефоном. Она попыталась поднять трубку, но спросонок уронила ее. Телефон зазвонил снова. На этот раз трубку удалось донести до уха.
- Ты почему так долго не брала трубку? – раздался взволнованный голос Павле.
- А ты чего так рано звонишь, я еще сплю, - сонно пробормотала женщина.
- Какое время спать?! Уже час дня!! – возмутился мужчина.
- Да? – сознание постепенно прояснялось. – Надо же. А я думала, что еще семь утра. Мне показалось, что я только прилегла, и тут же меня разбудил твой звонок. Оказывается, я проспала достаточно. А почему ты звонишь? Ты же дал мне два дня на размышления.
- Ты меня прости за те глупости, которые я тебе наговорил вчера. Забудь тот разговор и мое предложение. Сегодня ночью я понял, что все это неважно. Главное, что ты есть. Все будет, как ты захочешь. Ты только никуда не исчезай, - попросил Павле и добавил. – Может, ты меня впустишь, а то я уже полчаса торчу возле твоих ворот. Не знаю насчет всего города, но жители улицы принимают меня за новый монумент.
- Вот монумент у меня в гостях еще не был, - рассмеялась Катя и побежала открывать калитку.
В дверях, прислонившись к косяку, стоял Павле и держал в руках две розы на длинных стеблях – красную и белую.
- Я не знал, какой цвет ты предпочитаешь, - произнес мужчина, протягивая цветы. И тут же его лицо озарила все та же мальчишеская улыбка, которая еще в далекой молодости заставляла сильнее биться не одно девичье сердце.
- Я люблю белые розы, - ответила Катя и направилась к дому.
Выложенная цветной плиткой тропинка была узка для двоих, поэтому гость пошел за ней следом. Что-то в его облике художнице показалось новым. Она на ходу обернулась. Все те же кожаная куртка, джинсы, светло-голубая сорочка, выгодно оттенявшая смуглую кожу, с вечно расстегнутой верхней пуговицей. Вокруг шеи неизменный шелковый шарф.
Только цвет шарфа сегодня был ярко-алый…