- Ты же знаешь, что каждый год 31 декабря мы… Знаю-знаю, - перебила я Марфу, - каждый год 31 декабря вы идете в баню, не так ли? Но это было у Мягкова и Ширвиндта, и об этом вся страна уже 30 лет знает. А ты-то причем? - Ну вот, так всегда. Никогда не дослушаешь до конца и встреваешь со своими предположениями, - невозмутимо продолжила Марфа. – Я совсем не баню имела в виду. Каждый год 31 декабря мы тебя красим, - победно завершила она свою тираду. Я непроизвольно взглянула на себя в зеркало, благо, зеркал в нашей квартире несчетное количество. Да-а. Как это я за предновогодней суетой забыла о таком важном событии в жизни каждой женщины. Но теперь на покраску физически просто времени не оставалось, и я храбро бросилась в атаку. - Что ж, вполне еще допустимый цвет – перец с солью. - Это ты хорошо назвала свой цвет, только небольшое уточнение – соль, слегка сдобренная перцем. Так будет вернее, - стояла на своем Марфа. Марфа – это моя дочь. Её назвали в честь моей бабушки, маминой мамы. Крутая была женщина. Если скажет слово, то так и будет. Даже если весь мир перевернется, все равно будет так, как она хочет. Но нас, меня и мою старшую сестру Елену, любила до умопомрачения и никому (то бишь родителям) в обиду не давала. И мы в свою очередь отвечали ей такой же искренней привязанностью и очень хотели назвать ее именем кого-нибудь из своих детей. Но у Елены два мальчика, вот поэтому, когда у меня родилась девочка, я обрадовалась, что эта честь выпала мне. Только мой Сеня был против такого старого имени и оформил документы на Валентину. Ну, кто такая Валентина? Нет, я ничего не имею против этого имени, но моя дочь могла быть только Марфой. Не буду вспоминать, что я устроила Сене после того, как выписалась из роддома, но только через три дня он пошел в архив и принес новую метрику, в которой черным по белому было записано, что нашу долгожданную доченьку зовут Марфой. Марфа характером точная копия своей предшественницы. Едва научившись ходить и говорить, она всегда и во всем отстаивает свое мнение. Я уже давно поняла, что спорить с ней – себе дороже. Но в этот раз попробовала посопротивляться, вроде “знать не знаю, ведать не ведаю”. - Но сегодня же не 31 декабря, а только 30-е. - Полина, без лишних разговоров, - пресекла мои слабые попытки Марфа. – Завтра я занята, да и у тебя завтра дел выше крыши. Лучше не сопротивляйся, а то сейчас вызову тяжелую артиллерию. И направилась к столику, где у нас установлен телефон “чебурашка” для экстренной связи с моей сестрой, которая живет тремя этажами выше. Елену называют “тяжелой артиллерией” за то, что с ней спорить я уж точно не могу. На меня с детства магически действует авторитет ее старшинства, чем она, зная это, по-моему, иногда слегка злоупотребляет. Я даже не успела пикнуть в ответ, как в квартиру влетела, на помеле что ли, раскрасневшаяся Елена и с места в карьер включилась в дискуссию. - Ну что, приступим, помолясь. Я готова. Значит, они заранее сговорились с Марфой. Ох, уж эти конспираторы. Елене хорошо. Она хоть и старше меня на три года, но у нее ни одного седого волоска нет, вот она и упражняется пока на моей голове. - Так, товарищи, - предприняла я самую последнюю-распоследнюю попытку, заранее зная, что у меня ничего не выйдет, - я и не отказываюсь, только, может, ввиду перегруженности персонала перенесем торжественное мероприятие на другое число, скажем, на 29 февраля. - Ага, и чтобы ты вообще раз в четыре года красилась. Тогда зачем вообще краситься, ходи как старуха, только что выписавшаяся из психушки, - добила меня Елена. - И ты, Брут, - простонала я и начала готовить рабочее место. Работа закипела. Они проворно в четыре руки взялись за мою голову. А я расслабилась и разве только не мурлыкала от удовольствия, когда у меня в голове копошились эти четыре такие родные и дорогие для меня руки. Я была выкрашена, укутана, через положенное время вымыта и высушена феном. Любой женщине, да что женщине, теперь и многим мужчинам, хорошо известны эти процедуры и их последовательность. Наконец, с возгласом “Ап” меня подвели к зеркалу и замерли в ожидании моей реакции. Я оценила, потом еще раз оценила, а потом выдала им по первое число. - Так, у нас что, год розовой крысы наступает? Или как в роддоме – мальчикам все голубое, а девочкам все розовое, и поэтому я должна щеголять с розовой шевелюрой! Что за краску вы на меня намазали?! - “Полетт”, светло-русый, - недоуменно произнесла Марфа. - Мы в прошлом году эту же краску употребляли, - добавила Елена. Я взяла в руки коробку и начала ее внимательно читать. Правильно, “Полетт”, я всегда пользуюсь этой краской, и цвет мой. В чем же дело? Изготовитель – Украина. Все понятно. - Марфа, ты, когда покупала краску, не посмотрела, где она изготовлена? Сколько раз тебе говорить, что украинского производства ничего нельзя покупать. - Я об этом даже не подумала, мама, - смущенно сказала дочь. Ну вот, сподобилась, наконец-то услышала от нее “мама”, а то все “Полина да Полина”, и только в минуту душевной тревоги она вспоминает, что я ее мама. - Вот, на коробке большими буквами написано, что изготовлено в Германии. - Да, большими написано “Германия”, а вот малюсенькими буковками написано “изготовлено в Украине”, и штрих-код стоит украинский, - съязвила я. – Внимательнее надо быть. - Я покупала краску в фирменном магазине. Разве я думала, что там продают нелицензионный товар? - Не знаю, что ты думала, а что там продают – вот, факт на лице, вернее на голове, - пригорюнилась я, а вместе со мной и мои “девочки”. - Ма, а может позвоним тете Маше и позовем ее на консультацию? – с надеждой на всемогущество Маши произнесла Марфа. Маша – моя самая близкая подруга. Ну, не совсем самая близкая, самая близкая все же Натка. Только она уехала в Грецию на заработки и заработалась там на целые двенадцать лет. Она мне звонит периодически по телефону, когда ей совсем уж невмоготу становится. Мы болтаем с ней до тех пор, пока у нее деньги на карточке не заканчиваются, обмениваемся новостями про проделки своих детей, вспоминаем свои собственные проделки, потом я говорю, что жить без нее больше не могу, и если она в этом году не приедет, то просто умру от тоски, как чудище из “Аленького цветочка”. В ответ она начинает проклинать тот день, когда приехала в Грецию, клясть причины, вызвавшие эту поездку, при этом достается и оболтусам-детям, и грекам, и развалившемуся социализму, и загнивающему капитализму. Все заканчивается слезами, и сквозь ее всхлипы я четко различаю только: “Хочу домой!” У Натки взрослая дочь и сын, которые находятся с ней в Греции. С именем ее сына произошла такая же история, как с Марфой, только наоборот. Когда он родился, Наткин муж назвал сына в честь своего отца Агафангелом. Имя еще более редкое, чем Марфа. Три месяца Натка малютку никак не называла, все не могла выговорить его имя. Он у нее был и Пупсик, и Малыш, и Цыпленочек, только “Агафангел” никак не могла произнести. Не помогли ни уговоры, что он в роду единственный мальчик, у старших сестер Петра были только девочки, ни любовь Натки к свекру. Его-то она прекрасно называла и папа, и Агафангел Петросович. Но с собственным сыном уперлась и все – Пупсик, да Пупсик. А то еще вдруг Лялечкой стала называть мальчика. Ну, тут Петр не выдержал, пошел и поменял сыну имя на Александр. И именно с того дня мальчика все стали звать Агафангелом, а сокращенно Агафон. Уже никто и не помнит, что у мальчика официальное имя Александр. А сам как он удивился, когда пошел получать паспорт и вдруг выяснил, что зовут его не Агафангел, а Александр. Натка-то в Греции работает, а ее муж в Тбилиси остался. Я иногда к нему заходила по просьбе Натки проведать. Как-то захожу к нему, а у него в квартике какая-то женщина крутится. Ну крутится и крутится, может, кто из родственников. Я же всех не знаю. Потом мне наша общая подруга позвонила и тоже намекнула, что “не все ладно в Датском королевстве”. Я выбралась к Петру с дружеским визитом. Опять та же женщина хозяйничает в доме, а его самого в тот раз не было. На следующий день он ко мне прибежал и рассказывает историю, что эта женщина – сестра его друга. Он ее как-то встретил на улице удрученной, и она пожаловалась, что переезжает с одной квартиры на другую, и попросила оставить у него на время вещи. Петр разрешил. Через какое-то время она пришла вечером и сказала, что ей ночевать негде, и попросила разрешение переночевать. Не усмотрев в ее просьбе криминала, Петр опять разрешил. И две ночи прошло, и две недели прошло, и два месяца. Потом он заболел, и она за ним ухаживала, потом оказалась в его постели. Так что получилось, как в старом анекдоте – “Тетенька, дайте водицы попить, так есть хочется, что переночевать негде”. В отсутствии Натки самая близкая подруга у меня Маша, а по совместительству она еще и крестная Марфы. Машина фамилия Маринич. Её предки – выходцы из Сербии. Только они так давно вышли из этой самой Сербии, что ни языка не знают, ни обычаев не помнят. Но зато очень живо интересуются событиями, которые происходят на их исторической родине. Стоит Маше войти к нам в дом, она тут же начинает возмущаться вероломством албанцев, которые решили не без помощи доброго дядюшки Сэма оттяпать кусочек территории от государства, которое их когда-то пригрело. Как-то Сеня не выдержал и предложил ей собрать подписи в поддержку целостности Сербии. Маша загорелась идеей, но не найдя отклика у окружающих, которым ,честно говоря, глубоко плевать и на сербов, и на албанцев, а еще из-за выработанной в нас годами аполитичности, в уверенности, что политикой должно заниматься правительство, которому за это деньги платят, причем на два порядка больше, чем нам – простым смертным, она остыла и теперь опять рассуждает и возмущается только в кругу своих друзей. У Маши золотые руки, и она умеет делать все. Так что по любому вопросу за консультацией мы обращаемся прямо к ней. А еще она дипломированный парикмахер, о чем свидетельствует сертификат, висящий в рамочке на стене. - Ой, только Машу оставь в покое. Еще не хватало ей сегодня срываться из дома и ехать сюда через весь город. И вообще, я у нее вчера сама была, а вы мне всю ее работу испортили, - проворчала я, указывая на мою розовую шевелюру. – Сами испортили, сами и исправляйте, но розовой Мальвиной я Новый год встречать не буду. Значит, и Нового года не будет! - Как это не будет? – удивилась Лена. - А он-то куда денется? - А как в “Двенадцати месяцах”? Что там принцесса сказала – пока не принесут подснежников, не наступит Новый год. Так и у меня, пока у моей головы не будет приличный цвет волос, у нас будет 32 декабря, 33 декабря и так далее… - Ладно, мама, не кипятись. Можешь не готовить. Это сейчас не проблема. Я все куплю. Я знаю одно местечко, где очень прилично готовят, пальчики оближешь. - А торт с вишнями и кулебяку там тоже готовят? – ехидно спросила я. Это был удар ниже пояса, потому что такую кулебяку, как у меня, никто в целом городе не мог испечь. Я уже не говорю о моем фирменном торте с вишнями. В нашем доме праздник не считался праздником, если на столе не было этих блюд. - Ладно, мы все поняли, - подала голос Лена. – Марфа, дуй в магазин и купи новую краску. Только возьми теперь более темный оттенок. Будем исправлять. Минут через пятнадцать Марфа вернулась и гордо протянула новый тюбик: - Вот, французская, - сказала она, - в магазине сказали, что самая лучшая. - Я французскую косметику не люблю, - раскапризничалась я, - у меня на нее аллергия. - Полина, не кокетничай, - остановила меня Лена. – У тебя аллергия на крем, а французскую краску мы еще не пробовали. Я как жертвенный ягненок снова подставила им свою голову. Через какое-то время на меня из зеркала глядело нечто зеленое, причем зеленый цвет был как раз того яркого оттенка, который ласкает глаз и успокаивает нервы. Но на мои нервы он подействовал, как красная тряпка на разъяренного быка. - Я что вам – Киса Воробьянинов?! – вскричала я. – Вся ваша французская краска делается в Одессе на Малой Арнаутской! А это сегодня тоже Украина! - Сдалась тебе Украина, - сказала Лена, - что ты к ней привязалась? - Это она взялась на мою голову, - бушевала я дальше. - Мама, а знаешь, какой случай произошел с Макиной тетей? – спросила Марфа. Мака – это Марфина близкая подруга, а ее тетя в нашей жизни давно стала притчей во языцех. Она крутая бизнес-вумен. Вот кому перестройка и все последующие события, из-за которых развалились огромная страна и наши жизни, пошли на пользу. Она начала с экспресс-службы по проявлению и печатанию цветных фотографий, вскоре у нее была целая сеть этих заведений, а потом перешла на строительство многоквартирных домов. У Макиной тети огромное количество близких и не очень близких родственников, которые стараются помочь ей в освоении доходов. - Тетю Розу все знают пепельной блондинкой. Но оказывается это не ее родной цвет и несмотря на то, что у нее много денег и она может позволить себе вызвать любого парикмахера на дом, процедуру окраски всегда делает сама. Как-то она ошиблась с выбором оттенка, нанесла на волосы краску, а в этот момент ей позвонил партнер из Лондона. Тетя Роза с ним долго говорила, совсем забыв о том, что у нее на голове краска и ее надо смывать. А когда закончила разговор и вымыла голову, волосы у нее были черного цвета. Время было позднее, парикмахерские уже не работали. В домашних условиях изменить черный цвет довольно трудно, поэтому она оставила все как есть на завтрашний день. Утром рано у нее было назначено совещание, на которое ее никак не хотела пропускать ее же собственная служба безопасности, не узнав в жгучей брюнетке свою хозяйку. - Макина тетя Роза может быть жгучей брюнеткой или пепельной блондинкой, это ее право. Я же не хочу быть зеленой лягушкой, даже если она и царевна, - категорически произнесла я, отметая все возможные возражения. - Нет безвыходных ситуаций, - философски заметила Лена. Вечно она любит к месту и не к месту пофилософствовать. На ее бы голову такие приключения, чтобы она тогда сказала. - Из любого положения есть два выхода, - продолжала философствовать Лена, - В конце концов, можно как твоему любимому Кисе, обрить голову, - предложила она. Я представила себя на встрече Нового года с обритой головой, от простуды сиротливо повязанной косыночкой, душа моя не выдержала такой картины, и я разрыдалась. Нужно отметить, что я никогда не плачу. Никакие неурядицы, никакие переживания не могут выдавить из меня ни слезинки, чего нельзя сказать о Лене, которая, несмотря на свой крутой характер, может лить слезы по поводу и без повода. Поэтому, увидев меня плачущей, мои “девочки” вконец растерялись и приумолкли. Потом пошептались, и Марфа опять куда-то побежала. Процедуру окраски произвели в третий раз, но уже тихо, щадя мои нервы, без комментариев и насмешек. Получился темно-каштановый цвет с легким зеленоватым отливом. - Пикантно, весьма пикантно. Больной жить будет, - вынесла вердикт Лена. Марфа с ней согласилась. Насчет пикантности я могла бы с ними поспорить, только спорить уже не хотелось и экспериментировать больше не было сил. Особенно за счет моей головы. Так что свое мнение я оставила при себе. Слава Богу, что следующая покраска состоится только через год! За это время я сама подберу себе краску. А, может, плюнуть на все эти мытарства, соль с перцем – тоже неплохое решение. И главное, революции не мешает!
