Марат Федорович Егоров – один из известнейших людей в Белоруссии, Посол мира, президент Белорусского фонда мира. Подполковник в отставке. Окончил факультет журналистики БГУ (1961).
Был военным корреспондентом в армейских газетах. После увольнения в запас работал специальным корреспондентом на Белорусском радио и телевидении (1968-70), заместителем директора бюро пропаганды литературы Союза писателей БССР (1970-1972). Автор повестей, рассказов , юморесок для молодежи и детей, которые публиковались в сборниках, журналах и газетах в Москве, Минске, Украине, Германии и Болгарии. Автор документальных кинофильмов: «За мир на земле», «Операция Днепр», «Главный пост Родины», «Опасные повороты», «Если не мы, то кто?», «На родине Ильича», «Наш гость легендарный Чуйков».
Член президиума Белорусско – Российского интеграционного Комитета «СОЮЗ», член Центрального совета Союзной общественной палаты Беларусь – Россия. Почетный гражданин Одессы, ирландского города Трелли, английского города Сант Хеленс. Заслуженный работник культуры БССР (1977), Заслуженный журналист Союза журналистов Р.Б.(2000). Был с миротворческой миссией в Афганистане, Израиле, Палестине, Косово, Лаосе, Абхазии, Нагорном Карабахе, Северной и Южной Корее.
Удостоен звания «Международный Посол мира» (1995г). Всемирным биографическим центром (США) определен «Выдающимся лидером ХХ века» и «Человеком Мира 2000 года», награжден медалью «Чести». Международный биографический центр в Кембридже (Великобритания) определил его «Выдающимся деятелем ХХ века», включил в число 2000 выдающихся интеллектуалов мира.
Избран членом Всемирного Совета мира. (2006 по н/в). Главный редактор газеты Белорусского фонда мира «Вестник мира» с 1990г.
В феврале 1943 года после ранения М.Егоров попал служить в запасной полк, который стоял недалеко от Тбилиси в Авчала. Потом несколько сержантов-фронтовиков послали в Кутаиси. Там в «Рионских казармах» формировался полк из призванных молодых грузин. Задачей М.Егорова было научить молодежь азам военного дела, передать им свой опыт. Перед отправкой на фронт в ноябре 1943 года его воспитанники неплохо овладели солдатским искусством.
На фронте ребята не раз показывали образцы мужества и проявляли подлинный героизм. Командиром полка был полковник Чхобадзе. Впоследствии – генерал-майор, национальный герой Грузии. Командиром батальона – капитан Балиашвили. За время нахождения в Грузии солдаты научили М.Егорова самым необходимым грузинским словам.
Из Кутаиси полк, где служил М.Егоров, отправили охранять Черноморское побережье Грузии от возможных десантов гитлеровцев. После войны он служил в Бобруйске. И в его авиационном полку были два грузина: Прангишвили и Гвелесиани.
Случай, описанный в рассказе “Песня про Зураба”, не выдуман.

Сюда, на опушку Вороньего Гая, в боевое охранение взвод Крушины был выслан ночью. Шли в сплошной темноте по лесным проселкам и тропинкам, а лес вокруг кишмя кишел войсками и техникой. Каждому было ясно: готовится генеральное наступление, может быть, последний удар за полное освобождение Белоруссии. И Степан Крушина, ведя взвод в какой-то Вороний Гай, оказавшийся окраиной огромного леса, думал о том, что ему повезло вовремя вернуться из госпиталя – участвовать в освобождении Белоруссии. Пусть бы повезло и дальше: дойти до Березины, до родной Марьиной Горки, где живут мать и сестренка, если они, конечно, живы. А потом до границы под Брестом, где начинал войну в сорок первом, где лежат почти все его товарищи, погибшие в жестоких боях. А там…Что там? Ясно - путь до Берлина… Глядишь, до самого фашистского логова дотопать повезет.
Хоть ночи в июне и короткие, окопаться успели к заре. Теперь взвод дружно храпел в ожидании обеда, который будет одновременно и ужином, так как до наступления темноты старшина не сможет добраться до них с полевой кухней. Не спали только часовые, которые непрерывно смотрели на далекую синеву леса. Да тихо беседовали по-грузински два неразлучных друга – Коте Махарадзе и Михась Разумневич. Высокий и тонкий, словно кипарис, Коте был родом из грузинского села, а плотный низкорослый крепыш Михась - из Минска. Правда, последние годы Разумневич жил в Грузии, строил электростанции на горных реках. Его долго держали в тылу «на броне», призвали всего несколько месяцев назад, почти одновременно с Коте, пареньком лет девятнадцати, отчаянным и проворным, хотя, на первый взгляд, он казался не только тихим, но и хилым.
Крушина вспомнил, как затосковал, растерялся Коте, когда оказалось, что в подразделении, укомплектованном в основном выздоровевшими после ранений бывалыми солдатами, не было никого из земляков. Тут подошел к нему Разумневич и сказал несколько слов по-грузински. Коте воспрянул духом и стал с тех пор тенью Разумневича.
«Хорошие хлопцы, - подумал о них Крушина и тут же, спохватившись, словно бы одернул себя. - Хорошие-то, хорошие, а как в бою себя покажут?».
Крушина окинул взглядом всю траншею, в которой то, пристроившись к одной ее стене и упершись ногами в другую, то прямо вдоль, на дне спали его солдаты, битые, но не убитые, как и он сам, латаные - перелатаные, но живые солдаты, как говорится, сам черт им не брат. Ближе всех к старшему сержанту, голова к голове, лежали пэтэушники Паша и Маняша. До чего же солдаты остры на язык! Заметили, что Павел Коротченко и Сидор Маняшин тоже друзья, водой не разольешь, вот тебе «Паша и Маняша». Иногда к ним обращаются еще потешнее: «Девушки, не дадите ли водицы напиться».
Махарадзе и Разумневич замолчали. Коте лежал навзничь, глядя в небо на лениво плывущие облака. Михась, прислонившись спиной к оголившемуся корню сосны, задумчиво глядел вдаль, туда, где, по его мнению, был родной Минск. И каждый в эту минуту думал о своем.
- Спой, Коте, скорее время пройдет, - попросил Разумневич,
- Давай вместе…
Над притихшим окопом вспорхнула едва слышная мелодия. В песне пока не было слов. Коте тихо, с осторожностью вытягивал мотив, словно примеривался, та ли взята интонация. Но Крушина был уверен, что друзья сейчас запоют ту самую песню, что пели солдаты-грузины в запасном полку, незадолго до отправки на фронт маршевой роты. За четыре госпитальных месяца, проведенных в основном в Тбилиси, Степан легко освоил обиходные грузинские слова, и это помогало ему уловить смысл песни - легенды. В ней прославлялся подвиг юноши Зураба, и оплакивалась его горькая судьба.
В древние времена, говорилось в песне, на Грузию часто нападали южные соседи, неся смерть и разрушения. Они жгли селения, убивали, грабили, забирали женщин в рабство. Приходили чужестранцы через Сурамский горный перевал.
Чтобы спасти свою страну от нашествий и разора, решили грузины построить на перевале неприступную крепость. Много раз в тот самый момент, когда стены были почти готовы, злые силы сбрасывали многопудовые камни в бездонную пропасть. Ужас объял людей. Тогда одна колдунья сказала, что крепость будет стоять, если в ее стену замуруют сына царицы – прекрасного юношу по имени Зураб. Он был лучшим джигитом страны. Лучше его не было ни танцора, ни певца. Всю Грузию охватило отчаяние. Люди очень любили этого парня, и никто не мог найти в себе силы послать Зураба на такую смерть. Тогда он сам поднялся на остатки разрушенной стены, поклонился своей стране на все четыре стороны и приказал строителям закладывать его… Коте и Михась продолжали петь вдвоем о том, как плакала мать Зураба. На высокой сдвоенной ноте песня оборвалась, а потом возникла вновь, но теперь пел один Разумневич, голосом тонким, похожим на женский, пронизанным скорбью и болью:
- Швило, швило, швило Зураби (сынок, сынок, сынок Зураб), как ты себя чувствуешь?
И едва Разумневич замолчал, вскинулся на локтях Махарадзе и ответил ему сильным, твердым голосом:
- Мамочка, дорогая, заложили меня по пояс, давят камни на мои ноги…
В окопе стало тихо, хотя, кажется, все проснулись. Крушина знал, что почти никто не понимал в песне слов, но их берет за живое печальная мужественная мелодия. Пулеметчик Ванюшечкин приподнялся, вытер ладонью мокрую шею, щурясь от яркого солнца, спросил вполголоса Крушину:
- О чем они, командир?
- О подвиге грузинского юноши. Слушай, потом расскажу.
«Швило, швило, швило Зураби, как ты себя чувствуешь?» - высоко с еще большей печалью выводит Разумневич.
Коте уже несколько приглушенно, с каким-то надрывом ответил: «Закладывают мне голову. Ушло солнце, не видно гор, трудно дышать. Прощай, мама, прощайте, люди!..».
Песня замерла, выдерживая горестную паузу, как минуту молчания в честь погибшего героя…
Но допеть песню до конца не удалось. Один из наблюдателей бросился к старшему сержанту:
- Танки!!!
Фашистские танки шли справа из леса, неглубокой лощинкой. В шлейфах пыли угадывались фигуры пехотинцев. Крушина приник к бойнице, подумав при этом, что правильно приказал отрыть окопы в полный профиль. Вот сейчас это очень пригодится. Застегнув гимнастерку на все пуговицы, расправил складки под ремнем, словно готовился на строевой смотр, и лишь после этого скомандовал:
- К бою!
Где-то в глубине души шевельнулся страх. Нет, не за себя, а за бойцов, большинство из которых в боях еще не участвовали.
Бывалые солдаты раскладывали в нишах, вырытых в бруствере, обоймы с патронами, запасные диски для автоматов, гранаты. Глядя на них, то же делала и молодежь. Долговязый Ванюшечкин, приложив ко лбу руку козырьком, пошарив другой рукой в кармане, нашел кусочек сахара, обдул его со всех сторон, откусил с хрустом и лишь после этого сказал:
- Командир, а танки вроде влево жмутся. С чего бы это? А вот канава им мешает. Танкисты ее в свой час не приметили. Травка там вымахала – чудо. Прыгнуть туда и до самых танков ползти, черта лысого кто-нибудь заметит. Может, попробовать? Пока они нас утюжить не начали.
-Подождем малость. «Боги войны» огоньку обещали.
-Хорошо бы, да погуще, как любила говорить моя мамаша. Только батька меня учил: Бог он и есть Бог, да сам не будь плох. Если что, так я пойду по той канаве. Уж больно не люблю, когда над моей головой танки крутятся. Так и до смерти задавить могут подлюки. И что самое печальное, они, гады, даже этого не почувствуют. А когда я их гранатой противотанковой обласкаю, так сразу маму родную вспомнят.
- Подождем, посмотрим. Ты лучше за пехотой поглядывай, видишь, сколько их там.
В бинокль Крушине было видно: головной танк выдвинулся метров на сто вперед, став как бы острием клина. И в этот момент откуда – то сзади послышался орудийный выстрел. Рядом с головным танком взметнулся черный султан разрыва. Остальные сразу же прибавили скорости. Пехота отстала. Телефонист торопливо повторял в трубку переданные старшим сержантом данные о разрывах снарядов. Прогрохотала вся батарея. Залп был удачным. Один из танков затянуло дымом. Следующим залпом прижало к земле пехоту.
-Товарищ ноль девятый, - крикнул в телефонную трубку Крушина. - Порядок! Один горит. Из леса еще четыре танка выскочило. Идут на большой скорости… Ванюшечкин, внимательно наблюдавший за ревущими машинами, преодолевшими уже половину поля, сказал стоящему рядом с ним Разумневичу:
-Мы им сейчас пока не нужны. Сначала с артиллеристами поговорят, а потом за нас возьмутся. Чует мое сердце: жарко будет сегодня. Да и как эта зелень? - Ванюшечкин кивнул на молодых солдат. – Еще не усидят в окопе. Чего доброго, «драп-марш» сделают. Тут их, как перепелочек, и пощелкают.
Коте внимательно прислушивался к словам бывалого солдата. Так, значит, «старички» не очень надеются на молодых. Но Ванюшечкин прав, если танки доберутся до окопа, то мало кто останется в живых. Сержант по телефону тоже про это говорил, правда, немного по-другому, но Коте все понял… - Паша! - вдруг закричал Ванюшечкин. - Смотри, танк бок подставил. Врежь ему по бакам, может, и этот закоптит, - и тут словно осекся, меняясь в лице, схватил Крушину за руку. – Что это он? С ума сошел?
Крушина оторвался от бинокля и взглянул туда, куда показывал Ванюшечкин. Махарадзе в несколько прыжков добрался до канавы, юркнул в густую траву и, зажав в руке противотанковую гранату, скользя ужом, пополз навстречу головному танку - Коте, назад! – Крикнул Разумневич, с опаской поглядывая на командира, как будто спрашивал, что делать.
А Крушина и сам не знал, что делать. Вернуть Махарадзе уже невозможно. Теперь надо придумывать, как ему помочь. В том, что Коте подорвет танк, Крушина не сомневался. На учебном поле в запасном полку он лучше всех метал противотанковые гранаты по макетам. Но за танками идет пехота… Как всегда в минуты острого напряжения мысль работает быстро и четко. Надо немедленно послать кого-нибудь, чтобы прикрыл Махарадзе в случае, если гитлеровцы его заметят. Кого же послать?
-Разумневич! - крикнул Крушина и указал рукой на Коте.
Тот, словно только и ожидал этой команды, сразу же перемахнул через бруствер и скрылся в канаве.
«Теперь пора вызывать огонь на себя, чтобы хоть немного отвлечь внимание врага от солдат, - подумал старший сержант. – Сейчас начнется». И уже не таясь, встал во весь рост, скомандовал твердо и жестко:
- ПТР – по головному танку, стрелки – по пехоте огонь!
Вражеские десантники этого удара не ожидали. К тому же огонь оказался довольно метким и плотным. Пехота залегла. Очередной залп полковой батареи накрыл еще один танк. Но остальные продолжали двигаться в направлении окопа. Теперь уже было ясно, что фашисты не пройдут мимо. Головной танк приближался к тому месту, где лежал Коте. Степан Крушина напряженно всматривался в бинокль. Уже пора бросать гранату, а Махарадзе медлил, видимо хотел подпустить поближе.
И вот Коте, словно в ответ на беспокойство командира, вскочил, бросил гранату в танк и упал. Под левой гусеницей сверкнула короткая вспышка разрыва. Танк развернулся и замер.
- Паша, не зевай – лучше не будет! – закричал Крушина. И тут же громыхнул резкий выстрел противотанкового ружья. Степан видел, как трассер бронебойно-зажигательной пули впился в борт танка как раз там, где находились топливные баки. Из щелей танка повалил дым.
- Горит, горит, паскуда! – радостно закричал Ванюшечкин и выпустил по пехоте длинную очередь.
Михась и Коте ударили из автоматов по пехоте во фланг. Но Крушину не очень радовал успех этой огненной западни. Слишком далеко были его подчиненные. В случае осложнений помочь им будет трудно.
Предчувствие старшего сержанта оправдалось очень скоро. В бинокль он увидел, что из-за подбитого танка под прикрытием дыма подползали к нашим ребятам несколько фашистских солдат. В этот самый момент ручной пулемет Ванюшечкина, словно поперхнувшись, замолчал.
– Что там у тебя? - Зло крикнул Крушина. - Заело, наверное, разрыв гильзы.
Ну, это беда. Без пулемета тех фашистов, что подбирались с тыла к Коте и Михасю, не достать. Крушина в отчаянии выпустил длинную очередь из автомата, но гитлеровцы продолжали ползти. Пулеметчик тоже заметил надвигающуюся беду:
- Схватят гады, а, командир.
- Не дадим, - быстро ответил Крушина, и тут со всей очевидностью понял, что единственный способ спасти своих подчиненных – стремительный бросок вперед.
Фашисты пристрелялись к позиции взвода, и мины ложились около самого окопа. Несколько солдат уже были ранены, но остальные, несмотря на визг осколков и пуль, продолжали стрелять по вражеской пехоте. Нет, они не дрогнули в этом первом для них бою.
Крушина крикнул:
- За мной, ребята! – и, перемахнув через бруствер, побежал к тому месту, где стреляли Коте и Михась.
Крушина краем глаз успел заметить, что несколько его подчиненных поднялись в атаку, и был уверен, что остальные солдаты не отстанут от своего командира.
Фашисты были уже совсем рядом с Михасем и Коте. Крушина на бегу вскинул автомат, нажал на спусковой крючок, но затвор, словно кашлянув, глухо лязгнул. Кончились патроны, а перезаряжать некогда. Гитлеровцы навалились на Разумневича. Михась каким-то чудом через голову сбросил со своей спины вражеского солдата, но не успел поднять автомат, как другой фашист ударом приклада по каске оглушил его. Гитлеровцы старались завести руки Разумневича за спины и связать их. Недалеко от него неподвижно лежал Коте. Из танка, зажженного метким выстрелом Паши, вылез танкист. Он сначала кинулся на помощь к пехотинцам, борющимся с Разумневичем, но, заметив бегущего Степана и его солдат, выхватил гранату с длинной деревянной ручкой, дернул шнурок и замахнулся… И в это же мгновение раненый Коте оторвался от земли, сделал невероятный бросок, навалился на танкиста и прижал его к земле… Разрыв гранаты под тяжестью двух тел не причинил нашим солдатам никакого вреда.
… Коте умирал. Высоко в небе, потревоженные шумом боя, беспокойно метались аисты. Вздрогнули густые черные ресницы грузинского юноши. Он чуть-чуть приоткрыл веки и увидел в последние минуты своей жизни белорусских птиц. Может, признал в них своих старых друзей – горных грузинских орлов. Губы солдата зашевелились. Степан, стоявший на коленях у головы Коте, с трудом разобрал последние его слова:
- Швило Зура-аби-и.