В Веймаре на крутом берегу Ильма стоит беломраморный памятник Александру Сергеевичу Пушкину. В этом городе – столице немецкой классической литературы, Пушкин никогда не был, но два великих поэта, два современника – Пушкин и Гёте, никогда не встречавшиеся друг с другом при жизни, встретились в Веймаре почти через полтора столетия…
Летом 1823 года русский художник Орест Адамович Кипренский, увенчанный славой, признанной Римом, Парижем, Флоренцией, возвращался из Италии в Россию. Путь его проходил через чешский курорт Мариенбад. Узнав, что в Мариенбаде проходит курс лечения великий Гёте, Кипренский решил написать его портрет. И вот он в доме, где остановился Гёте. Слуга проводил Кипренского в просторную комнату и велел подождать. Гёте вышел в синем сюртуке. Лицо поэта излучало величие.
Кипренский представился и объяснил, что петербургские друзья не простят ему, когда узнают, что он не попытался написать портрет великого Гёте.
74-летний немецкий поэт улыбнулся и дал согласие позировать этому обаятельному и широко известному портретисту.
Начались сеансы. Они много говорили об Италии, где поэт был последний раз почти сорок лет назад и написал там «Римские элегии».
Когда Гёте прервал свои воспоминания, художник стал читать по-русски:

«…Овидий, я живу близ тихих берегов,
Которым изгнанных отеческих богов
Ты некогда принес и пепел свой оставил;
Твой безотрадный плач места сии прославил,
И лиры нежный глас еще не онемел;
Еще твоей молвой наполнен сей предел…»

«Что Вы читали?» - спросил Гёте.
И Кипренский рассказал о молодом Пушкине, томящемся в ссылке, о его великом таланте, о том, что все русские жадно ловят каждое новое произведение поэта.
Гёте, взволнованный рассказом художника, просит его перевести услышанное стихотворение Пушкина «К Овидию». Кипренский переводит пушкинские строки на французский и итальянский языки. Гёте внимательно слушает, а потом произносит: «Я думаю – ни итальянский, ни французский, ни немецкий не в состоянии передать той мощи, той музыки, которую я услышал, когда Вы читали эти стихи на родном языке Пушкина».

Портрет окончен. Кипренский пришел проститься с Гёте. Поэт принял художника в саду, где собрались гости. Все хвалили портрет, увидев в нем не просто сходство, а разглядев гения в состоянии внутренней ясности. Гёте проводил Кипренского до самого выхода, крепко пожал ему руку и сказал: «За портрет благодарю Вас. А увидитесь с Пушкиным, передайте ему мое восхищение и благословение».

… 24 мая 1827 года Пушкин приезжает из Москвы в Петербург. Прошло 8 месяцев с того дня, как по приказу Николая I поэта привезли из Михайловской ссылки в Москву, куда царь прибыл для коронации. Николай I торжественно провозгласил «прощение» Пушкина.
И вот поэт в Петербурге, впервые после 6 лет отсутствия. Он радуется встрече с дорогими ему людьми, особенно с лицейским другом Антоном Дельвигом. Дельвиг заказывает для себя портрет Пушкина и сам выбирает художника - Ореста Кипренского. Портретист принимает заказ с удовольствием. Пушкин из тех людей, по которым истосковалась кисть художника. Перед Кипренским оказывается человек, который в каждом слове остается самим собой – поэтом, гражданином, Пушкиным…
Кипренский писал портрет долго. Он «торопился не спеша». И можно только вообразить, что испытывал живописец в эти часы. Они понимали друг друга с полуслова, говорили о литературе, об искусстве. Кипренский признался Пушкину, что всю жизнь не переставал искать высший идеал духовной человеческой красоты. Этому была подчинена работа над портретом Гёте, и в полной мере он нашел свой идеал, работая над портретом Пушкина. Много говорили они о Гёте. Кипренский подробно рассказал поэту о счастливых днях в Мариенбаде и, конечно, передал Пушкину восхищение и благословение немецкого поэта.
«Редкое счастье выпало тебе, друг Орест, - ты видел Гёте,», - сказал Пушкин и поведал Кипренскому свои взгляды поэта на творчество. Он говорил, что « в повседневной жизни поэт ничем не отличается от других людей, но в минуты вдохновения преображается сам и преображает всё, что видит вокруг…»
Во время одного из сеансов Пушкин прочел Кипренскому свои стихи об Италии, как бы чувствуя тоску художника по недавно покинутой стране. Кипренский слушал, опустив голову и задержав кисть на полотне. Он в то время набрасывал губы поэта, и чтение стихов нарушало замкнутую линию губ. «Александр Сергеевич, - взволнованно сказал Кипренский, - я хотел бы унести ваш голос с собой в могилу!»
«Полно, Орест!» - ответил Пушкин и вдруг закричал тонким голосом , каким кричат на улицах торговки: «Клюква! Клюква! Ай, да ягода клюква!»
Кипренский рассмеялся и легко ударил кистью по холсту.

Портрет художника воспринимался современниками Пушкина и последующими поколениями как лучший и вечный образ великого поэта. Каждая подробность портрета значительна для рождения образа, но художник осознавал, как много могут сказать глаза поэта, про которые Вера Александровна Нащекина, жена ближайшего друга Пушкина, сказала: «Это были особые, поэтические глаза, отражающие всю бездну дум и переживаний великого поэта. Других таких глаз я за долгую мою жизнь не видела.»
О портрете Кипренского в журнале «Московский вестник» появилась статья, в которой, в частности, говорилось: «Гений поэта будто бы одушевил художника: огонь вдохновения сам изобразился на холсте в чертах его, и художник вполне выразил во взоре светлый луч высоких дум. Пусть исследует художник движение собственной души в те минуты, когда он одушевлял полотно.»
Сам Пушкин в послании к художнику точно определил характер портрета:

«Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня – потомца чистых муз!...
И я смеюся над могилой,
Ушел навек от смертных уз,
Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит…»

Портрет хранился в доме Дельвига, а в 1831 году после смерти друга Пушкин купил портрет у вдовы и всю жизнь держал при себе. Поэт тяжело пережил смерть Кипренского в октябре 1836 года, не зная, что жить ему осталось менее трех месяцев.

В то время, когда Кипренский работал над портретом Пушкина, город Веймар посетил В.А.Жуковский. В этот период Василий Андреевич переводил произведения Гёте на русский язык. Немецкий поэт радушно принял Жуковского. Русский поэт познакомил Гёте с произведением Пушкина «Сцена из Фауста». Гёте подробно расспрашивал Жуковского о Пушкине, был счастлив, что поэт возвратился из ссылки и окружен любовью своих соотечественников. Гёте сказал: «Я теперь спокоен, что после Шиллера, Байрона и меня трон поэзии не останется пуст…»
Гёте взял своё перо, которым недавно писал, и, протягивая его Жуковскому, сказал: Передайте моему собрату мое перо!» Гусиное перо Гёте Жуковский доставил Пушкину. Поэт хранил его в красном сафьяновом футляре, на котором сделал надпись: «Подарок Гёте». Он хранил перо великого немецкого поэта так же благоговейно, как и портрет, написанный Кипренским. На полях своей рукописи Пушкин рисует профиль Гёте.

О подарке Гёте первый пушкинист П.В.Анненков слышал от друга Пушкина – Павла Нащокина. Этот же рассказ пушкинист П.И.Бартенев опубликовал в «Русском архиве». Замечательная польская пианистка Мария Шимановская, знакомая Пушкина и Гёте, в письме из Петербурга к Веймарскому канцлеру Мюллеру писала в июне 1828 года: «Жуковский привез Пушкину, русскому поэту в подарок перо, которым писал Гёте. Мицкевич отдал бы половину своей жизни, чтобы получить подобное». Весной 1829 года большой друг Пушкина Зинаида Волконская по пути из России в Италию посетила Гёте. Вместе с сыном она остановилась в Веймаре. Ее сопровождали профессор Московского университета С.Шевырев и переводчик Гёте Н.Рожалин. Волконская писала: «Веймар!.. Моя душа наполнена чувством благоговения. Все там дышит поэзией, размышлением и почтением к гению…Там я посетила Гёте».
А вот как рассказывает об этом посещении С.Шевырев: «В этот вечер в доме Гёте, в гостиной, где стоял большой мраморный бюст богини Юноны, Зинаида Волконская заговорила о Пушкине. Невестка Гёте Оттилия оживляла беседу, говорила о произведениях Пушкина, особенно о его «Кавказском пленнике», который читала в переводе А.Вульферта. Гёте - очень добрый дедушка. Когда вошел в гостиную его внук, он весь устремился на него. Видно, что в бессмертии своем, как поэт, он уверен; ему хочется жить и во внуках. С большим участием слушал Гёте, когда княгиня Волконская говорила о том, как ценят его в России и какие огненные у него глаза…»
Тесно общался с патриархом немецкой литературы Элим Петрович Мещерский – поэт и переводчик. Он один из первых познакомил Европу с русской литературой, особенно с поэзией Пушкина. В 1830 году Мещерский напечатал в Марселе свой труд о русской литературе, в котором много места уделил Пушкину. В дневнике Гёте есть запись о том, что « 3 сентября 1830 года читал брошюру Мещерского»..
О Пушкине Гёте много беседовал и с Марией Павловной – сестрой Николая I – невесткой Веймарского герцога Карла Августа, прожившей в Веймаре почти 55 лет и очень ценившей творчество Пушкина.
В библиотеке Гёте, где более 6.000 книг, восемь книг русских. Среди них второе издание «Кавказского пленника», в котором наряду с немецким переводом опубликован и русский текст поэмы. Здесь два прижизненных издания Пушкина - «Евгений Онегин» и «Полтава». С этими книгами Пушкина Гёте был, несомненно, знаком.

Веймар – город музей. Не только книги и рукописи, но улицы, площади, дома, деревья – такие же современники Гёте, свидетели его жизни. В его приемной, в доме на площади Фрауэнплан, в музыкальной гостиной побывали Гегель, Гейне, Фихте, Мицкевич, Жуковский, Мендельсон.

По другую сторону реки Ильма находится загородный дом Гёте. Он обвит виноградной лозой. Гёте любил здесь работать у окна, глядя на реку и город. Из окна виден дворец Карла – Августа, в котором Гёте служит министром и тайным советником. Его синий мундир с золотыми пуговицами, украшенный лентой и звездой – орденом «Белого сокола», хранится в доме поэта в стеклянной витрине.
Служба во дворце была не из легких . О своем монархе министр Гёте писал: «Провести в жизни смелый и развернутый план он не способен. Лягушка, хотя и может какое-то время попрыгать по земле, но создана она все же для болота». Но поэт Гёте верил в свою активную преобразующую миссию, и стены Веймара словно раздвигались – в этом маленьком городе Гёте был свободным человеком. Когда служба у герцога становилась особенно невыносимой, Гёте мог уехать за границу на отдых.
22 июля 1831 года Гёте закончил «Фауста». В своем последнем монологе преобразившийся Фауст прославляет созидательную силу человека и веру в будущие поколения:

« Так именно, вседневно, ежегодно,
Трудясь, борясь, опасностью шутя,
Пускай живут муж, старец и дитя,
Народ свободный на земле свободной…»
/Перевод Б.Пастернака/

Пушкин и в Михайловском, и в Петербурге – изгнанник и узник. Берега Ильма, похожего на горный ручей, совсем непохожий на берега задумчивой Сороти. И уж, конечно, мундир действительного тайного советника отличается от мундира камер-юнкера. Пушкин называл его «шутовской кафтан». Но горизонты Михайловского раздвигают родная природа, мысль и воображение поэта, которые подобно громадному кораблю, далеко уносят его:

«Громада двинулась и рассекает волны,
Плывет…Куда же нам плыть?..»

В 1825 году в Михайловском, в год создания «Сцены из Фауста», Пушкин пишет Рылееву: «Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одно из принадлежностей мыслящего существа.»
В это же время поэт пишет Жуковскому: «Если бы царь меня отпустил за границу, то это было бы благодеяние, за которое я бы вечно был ему и друзьям моим благодарен…» Но царь не отпустил, и Пушкин только мечтал об «адриатических волнах…»
Но какая у Пушкина сильная и светлая натура! Он вобрал в себя всю необъятность России, весь ее простор. В дни скуки и душевной тоски он написал столько восторженных строк, в которых ни одно слово не высказало уныния.
1831 год. В России свирепствует холера, а он пишет в Царском Селе свои сказки…
22 июля – в день окончания Гёте «Фауста», Пушкин пишет в письме к Плетневу: «Эй, смотри, хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу…Дельвиг умер, Молчанов умер, умрет и Жуковский, умрем и мы… Но жизнь все еще богата, мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья…Мы будем старые хрычи, жены наши – старые хрычевки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята… были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы!..»
И в эти самые дни Н.Гнедич писал Пушкину:

«Пой, как поешь ты, родной Соловей!
Байрона гений, иль Гёте, Шекспира,
Гений их неба, их нравов, их стран,
Ты же, постигнувший таинства
Русского духа и мира,
Ты наш Баян!..»

На открытии первого памятника Пушкину в Москве в 1880 году Ф.Достоевский провозгласил мысль «о всемирном единении людей,» а, «если моя мысль покажется вам фантазией, - сказал писатель, - то с Пушкиным, по крайней мере, есть на чем этой фантазии основываться…»

Гениальность Пушкина феноменальна. Один из величайших поэтов мира, зачинатель прославленной русской прозы XIX века, драматург - новатор, мудрый историк, опережающий свой век, литературный критик, автор писем, единственных в своем роде по сжатости мысли, блеску формы и непосредственности; замечательный график, который и в этой всего лишь любительской области оказался гениальным, и великий гуманист, писавший о вечном мире!!